– Ты не была слепой, ты была занята своей жизнью. И, судя по всему, твоя мама именно этого и хотела – чтобы ты продолжала жить, не беспокоясь о ней.

– Но теперь все изменится, – я вытирала слезы.– Я собираюсь остаться с ней. Может быть, не насовсем, она против этого, но я буду приезжать чаще. Намного чаще.

– Конечно, – согласился Дэвид.– Я бы на твоем месте поступил так же.

Наступила пауза, наполненная тем, что нельзя было выразить словами. Я слышала, как где-то на заднем плане у Дэвида играет музыка. Я застала его в разгаре рождественской вечеринки.

– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он, наконец.– Приехать, может быть?

Мысль о том, что Дэвид мог бы быть здесь, рядом, была одновременно утешающей и пугающей.

– Нет, не нужно, – быстро ответила я.– Мы не настолько близки.

«О боже, что я несу!»

– Ты мой друг, и тебе сейчас тяжело.

Я закрыла глаза, представляя его лицо – серьезные серые глаза, упрямую линию подбородка, морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда он улыбался.

– Спасибо, но я справлюсь. Просто… можно я буду тебе звонить? Когда станет совсем тяжело?

– Эл! Я думал, это очевидно.

– Даже если будет три часа ночи, и я просто захочу поговорить о том, какая отвратительная погода в Бирмингеме?

– Особенно тогда, – рассмеялся он. – Я люблю слушать твои жалобы на британскую погоду. У тебя это так драматично получается.

Я нажала кнопку завершения вызова и несколько секунд смотрела на потухший экран. Разговор с Дэвидом всегда действовал как лекарство – успокаивал и придавал сил.

Дверь в мамину спальню была приоткрыта, и через щель пробивался тусклый свет ночника. Она спала, книга лежала на одеяле, очки сползли на кончик носа. Я тихо вошла, сняла с матери очки, отложила книгу и поправила одеяло. В тусклом свете ночника лицо Маргарет казалось умиротворенным, почти безмятежным. Никаких следов боли или страдания – просто женщина, спящая в своей постели.

Я осторожно наклонилась и поцеловала мать в лоб. Такой знакомый жест, но не мой. Когда-то давно, в детстве, именно Маргарет целовала меня на ночь. Теперь роли поменялись, и от этого осознания что-то сжималось в груди.

Сон не шел, хотя усталость давила на плечи. Мысли кружились в голове, не давая покоя. Я снова взяла телефон, пролистала сообщения от агента, проигнорировала несколько пропущенных от коллег по съемкам и открыла галерею фотографий.

Последний снимок с Дэвидом был сделан месяц назад на закрытой вечеринке после какой-то премьеры. Мы стояли близко, его рука обнимала меня за талию, а я смеялась, запрокинув голову. Со стороны мы выглядели как пара, и мне в глубине души ужасно хотелось, что бы о нас написали в желтой прессе. Но мы были просто друзьями. Близкими друзьями.

***

Рождественское утро встретило ясным, морозным солнцем. Я проснулась раньше матери и решила приготовить завтрак – что-то, чего я не делала в этом доме с подросткового возраста.

Поиски в кухонных шкафах обнаружили запасы органических продуктов, безглютеновой муки и других ингредиентов, о которых я раньше не задумывалась. Мама явно следила за своим питанием. Возможно, даже до болезни.

– Что ты делаешь? – голос Маргарет застал меня врасплох.

Мне пришлось обернуться. Мама стояла в дверях кухни, завернувшись в теплый халат. Она выглядела отдохнувшей, но все равно слишком хрупкой.

– Оладьи с черникой. Твой рецепт, хотя я не уверена, что помню его правильно, – я натянуто улыбнулась.

– Молоко нужно вливать постепенно, – мама подошла ближе и заглянула в миску с тестом, – и ты забыла ваниль.

– Точно! – драматично хлопнула себя по лбу.– Знала, что что-то упускаю.