– Природа не запрещает тебе любить, Гераклид, но я уверенна в Боспорском царстве есть женщины прекраснее меня.

– Ты несправедлива к себе, замечательная Сенамотис! Обойди я хоть целый мир, не встречу женщину такого редкого сочетания ума и красоты, как у той, что почтила меня своим присутствием, – боспорит поклонился спутнице с таким изяществом, на которое только была способна его нескладная фигура.

Он любовался ею, и в это время ее Психея выпорхнула и унесла в горний мир его душу. Где-то там, высоко, шел совсем другой диалог между ними, одно естество кричало о трудном выборе, страхе перед жертвой, необходимой ради спасения брата, другое – сочувствовало и пыталось отступиться от этой жертвы.

Не осознавая, как могущественны были чары ее юного облика, больших влажных глаз, живых и лучистых; непосредственности движений, льющегося голоса, Сенамотис так никогда и не догадалась, как близка была она в тот ясный день от своего спасения. Слишком она погрузилась в трагизм предстоящей разлуки с Ксерксом! И ее душа оценивала расставание с любимым как предательство любви. Не смогла Сенамотис различить едва уловимые черты неумелых движений Гераклида, сраженного чистотой ее сердца:

– Сделай смелый шаг! Отрекись от нее! Но спаси ее брата, – требовала его душа. Чудеса! Единственный раз в жизни знатный боспорит так близко подошел к великой тайне любви, готовый принести себя в жертву Агапе. Да, прагматичный и приземленный Гераклид готов был произнести слова отречения от юной красавицы. Никогда Сенамотис не узнала великой правды мгновений у влюбленных скал!

– Не понимаю, такого не бывает, – отвечало ее сердце; неопытность, неумение читать чужие сердца скрыла от нее возможность спасти брата и остаться свободной.

Тем временем Ахемен незаметно отправил одного из царских слуг к Скилуру, донести, что, кажется, дело может сладиться.

– Она, кажется, не против, – шепнул слуге на ухо Ахемен.

Когда же настал час прощаться с гостем, энарей посмотрел на счастливого Гераклида, а затем заглянул в удрученные глаза Сенамотис, и мысленно раскаялся:

– Поторопился я, горе моим сединам! Не приняла она его! А царь и не подозревает о моей ошибке!

Природа каждого отдельного единства любит

скрываться, сопряжение неявное явного крепче.

Гераклит из Эфеса

Человек так устроен – он боится сильного и презирает слабого. Когда Великая Скифия была сильной и процветающей с развитым земледелием, производящим разнообразные виды сельскохозяйственной продукции, и не менее сильной металлургией, сарматы осторожно вели себя по отношению к скифам, могли даже прийти на помощь. Это было, когда сарматское войско состояло из племенного ополчения, и постоянной армии не было, в то время, как скифские цари через большие и малые дружины князей стремились формировать регулярное войско. Но все меняется – внутренние противоречия ослабили сколотов, а враждебно настроенные соседи окрепли и мешали развитию Скифского государства. Никогда еще положение вещей не было столь неясным между близкими когда-то племенами. Сарматы не могли взять полное первенство над скифами, скифам не удавалось подчинить себе сармат. Мировая катастрофа и дух соперничества не позволяли им объединиться. Стратегического перевеса и превосходства в вооружении не было ни у одной из сторон – существенную часть сарматского и скифского ополчений составляла тяжелая кавалерия. Она имела длинные четырехметровые копья и метровые железные мечи, луки и кинжалы. Катафрактарии, защищенные шлемами и кольчатыми панцирями, преследовали неприятеля на быстрых, послушных конях и каждый из них вел еще на поводу одну или две запасных лошади, чтобы, пересаживаться с одной на другую, давая им отдых, тем самым, сохранять силы коней. В конце второго века до нашей эры роль катафрактариев падала, они не могли эффективно противостоять понтийской фаланге. Скифы и сарматы отставали от понтийцев и римлян.