– Пошёл ты со своей настойкой… знаешь куда!.. – злобно взглянул на Васю Воронцов.

Гудзь, до сей поры стоящий за спиной Ключкина, услышавший слово настойка, оживился и подал голос из-за плеча Васи:

– Аркадий Павлович, Вася действительно без злобы. Он и у меня спрашивал про свои яйца и курицу. Ну, забыл человек, что поглотил всё, со всяким бывает. Я вот тоже иногда забываю, что куда положил. Или поклал? Как правильно-то?

– Говори выклал, так точно правильно, – ответил Вася, повернувшись лицом к соседу.

– Вчера выкладил, как пришёл домой от вас, три рубля с мелочью, сегодня найти не мог. Всё перерыл, как сквозь землю провалились.

– В холодильнике искал? – на полном серьёзе проговорил Вася.

– Не, не искал, – ответил Гудзь.

– Поищи, я тоже как-то деньги искал, а они в морозилке оказались. Монетки то ничего, выковырял, а бумажки рваться стали, пришлось размораживать… холодильник-то.

Атмосфера в комнате стала понемногу остывать.

– Ладно, тащи, давай свою настойку. Сегодня и завтра ещё выходной, после ночной-то. Можно по стаканчику.

После первого выпитого литра клюквенной настойки, Вася выложил на стол изюм, после трёх литров, закусывая очередной стакан настойки ранетками, купленными женой для повидла, спросил:

– А куда делась редиска?

– З-з-закусили в-в-водкой, – изрядно захмелев, ответил Гудзь.

– А ботва где, ежели съели? Ботва-то должна остаться.

– Остаться-то она, конечно, должна, только вот пшик, – развёл руками Воронцов. – Не осталась. Ты, Вася, её съел. В соль макал и всю съел.

Утром нового дня Вася проснулся в скверном настроении. Он снова бегал к Николаю Павловичу, требовал с него изюм и яблоки, грозился разнести весь его дом, если он не отдаст ему десять рублей за «украденные» семь литров клюквенной настойки.

Николай Павлович.

Слева за приборным щитом операторской скрипнула дверь, и тотчас послышались тяжёлые шаги.

– Воронцов, только он так тяжело ступает по земле, – подумал я, повернул голову в сторону ступеней, ведущих в технологический двор установки, и через пять секунд увидел виновника тех шагов, – старшего оператора установки каталитического риформинга Л-35/6 Аркадия Павловича. Грузно ступая, он вошёл в операторскую.

– Всем привет, – весело проговорил он, твёрдой походкой подошёл к операторскому столу и тяжело плюхнулся на свой бригадирский стул.

– Что-то ты весь раскраснелся. Прихватило что ли? – спросил его Анатолий Фёдорович Дорофеев.

– Нормально! По установке прошёлся… вверх да вниз, вот слегка и запыхался, – ответил Воронцов, таинственно улыбаясь.

– Запыхался, а сам лыбишься. Или чё увидел, – спросил его Дорофеев.

– Да, нормально всё. У вас-то как смена?

– И у нас всё нормально, я там написал в вахтовом журнале, замечаний нет.

Аркадий Павлович открыл журнал регистрации нарушений технологического режима, прочитал записи начальника установки и технолога, в вахтовом журнале познакомился с отчётом прошедшей операционной смены, расписался.

– Всё, можешь идти отдыхать, Анатолий Фёдорович, дежурство принял.

– Ну, будь здоров, – ответил Дорофеев и, пожав руку своему сменщику, пошёл на выход из операторской. Следом за ним пошла вся его бригада.

За ходом пересменки смотрела вся бригада Воронцова. Ничего необычно в этом не было, но Семён Петрович Лавренёв – старший машинист компрессорной установки, проработавший с Аркадием Павловичем двадцать три года, заметил в лице своего старшего оператора какую-то скрытую искру, которая стала разгораться, как только закрылась дверь за последним оператором бригады Дорофеева.

– Ты чё эт сёдня весёлый-то? – всматриваясь в глаза Воронцова, проговорил Лавренёв. – Никак девицу-красавицу встретил, и та шепнула тебе ласковое слово.