Все же я любил маменьку – Агнесса Павловна был единственным родным человеком для меня. Я должен был узнать, что вызвало этот крик. Переступив через Афанасия, я вошел в комнату. На столе горела лампа, а за кроватью, где лежала маменька, окно было разбито, она была также разодрана, как и наш управляющий.

После, я позвал всех слуг, и мы прочесали усадьбу, но тщетно – было поздно – зверь ушел. – Пальцы князя ударили по клавишам, завершая рассказ, последним аккордом мелодии.

Алексею Дмитриевичу стало не по себе – он встал и прошел к большому окну, ведущему в сад. Снег, большими хлопьями, падал на голые ветви деревьев. Бокал опустел.

Женский голос позвал к завтраку.

За столом сидели, молча, пока на пороге не появился некий барон, живущий по соседству – Питер Мор. Лицо князя посветлело и даже засияло от радости, при виде высокого, приятной наружности, молодого человека. Михаил извинился, и покинул асессора «ненадолго». «О боже, неужели он мужеложец. – Думал, с отвращением Алексей Дмитриевич. – Ну да – у него же лицо влюбленного: щеки раскраснелись, глаза засияли – то-то он все нервничал. Видно ждал, своего полюбовника. Куда катится Россия, если великие сыны ее таковы».

Через несколько минут, молодые люди вернулись в столовую, они присели за стол, и уплетали за обе щеки все, что видели, словно голодовали долгое время. От былой тоски, у князя не осталось и следа.

– А вы сами из Москвы? – Поинтересовался барон.

– Нет – я родился и вырос в Петербурге, а в Москву приехал по назначению.

– О, из самой столицы. – Восхитился князь. – И Императора видели?

– Видел и Александра Николаевича, видел и батюшку его, светлая ему память, Николай Павловича.

Разговор ни к чему не вел, Алексею Дмитриевичу хотелось вернуться в Москву до утра, да и само общество, в котором он оказался, было неприятно ему. Коллежский асессор, откланялся и попросил прислугу проводить его к месту преступления.

Темные полотна ткани, скрывали стены, заглядывая за них, сыскной не видел ни чего, кроме зеркал. Разбитые стекла в окнах заменили, но между рам остались маленькие осколки. Алексей Дмитриевич осмотрел кровать, после: около нее. Паркет поцарапан не был, как и думал асессор, не о каком мифическом звере и речи быть не могло. Он вышел из спальной и направился к трапезной. Но почуяв легкий сладкий аромат, схожий с благовоньем, настолько тонкий, что казалось, тянется от некой светской женщины, решил разведать, откуда сей запах исходит.

Аромат шел из дальней комнаты на этаже, дверь в нее оказалась не запертой, даже слегка приоткрытой. Алексей Дмитриевич заглянул в щель и увидел спящего в кресле молодого князя. Он вошел в кабинет тихо, чтобы не разбудить Михаила, и огляделся.

Кабинет был ухожен. Возле окна стояло большое бюро, а за ним мягкое кресло. По правой стене, высились полки с множеством книг и передвижной лестницей возле полок. Слева, над диванчиком, висел большой портрет Александра Павловича Романова, во весь рост императора. Рядом портрет поменьше – его сына: Николая. Портрет висел прямо над спящим в кресле князем, запрокинувшим голову назад.

Это был кабинет Владимира Михайловича – понял асессор.

Странный, сладкий запах, отдаленно напоминавший ладан, словно исходил от стен, но этот был стар, и сласти сильной не имел, а скорее горчил. Ни паутин, ни пыли, в кабинете не было – вероятно здесь постоянно убирали, и все было так, как раньше – при прежнем хозяине.

За окном послышался женский голос, асессор решил полюбопытствовать и, отодвинув тюли, выглянул в окно. Довольно упитанная женщина, по виду, кухарка, за что-то ругала полураздетого батрака, но тот совсем не обращал на нее ни какого внимания. Стоя спиной к кухарке, высоченный мужик, колол дрова. Его широкий торс, покрылся каплями пота, хоть мужик и был раздет по пояс. Словно представив себя обнаженным на холоде, Алексей Дмитриевич передернулся.