– Бесовщина барин здесь. – Еще тише стал говорить Ванька.

– Что ты там бормочешь? – Прикрикнул асессор.

– Зверь, говорю – дитя Сатанинское на землю пришло. Как в писание сказано. – И стал Ванька цитировать тринадцатую главу из книги «Откровение святого Иоанна Богослова», но Алексей Дмитриевич остановил его, когда извозчик перешел к раненой голове, рассказанной в писание. – Жен себе взял, а потом и за княжество взялся. – Опомнившись от Евангелии, высказался Иван.

– Жен? Крепостных? Сатана? – Рассмеялся во весь голос асессор.

– Так нет же уже крепостных – восьмой год как, ваше высокоблагородие. – Как бы поправил асессора, Иван.

Впереди дороги показались пышные усадьбы.

– Крестьяне – с неприязнью произнес Алексей Дмитриевич – один черт. А ты когда, это, считать научился? Давно ль в вольных то?

– Почитай третий десяток – с четырнадцати лет. Мне тогда, барин мой – муж убиенной княгини Ореховой, дал вольную и удел свой, с лошадкою, а эта – Настенька – внучка той первой кормилицы. Они приплод приносят, после гулки, а я кобылку оставлю, а остальное на рынок свожу. Лошадь вырастишь – старую продашь. Так и живу и книжки разные читываю.

– Хитрец ты Ванька. – Засиял, в доброй улыбке, асессор. – За что же тебя князь так возлюбил.

– Я силен был, в те времена, поэтому меня Владимир Михайлович часто брал с собой на охоту. – Иван прокашлялся, покряхтел и продолжал. – Вот я его, рогатиной от медведя, и выручил. Это через пятнадцать лет, видно затаив обиду, медведь сломал князю хребтину. Эх, – вздохнул тяжело извозчик – жаль – не было меня рядом. Знаете, какой у нас барин был – не чета их прежнему, молодому. – Будто опомнившись, Иван умолк, вскоре и лошадь прекратила свою рысь. – Ну вот, мы и приехали.

Сани остановились у открытых ворот усадьбы. Извозчик, получив заработанное, пригласил асессора к себе, в скромную хибару, где и жена, и ребятишки будут за всегда рады ему, коли что понадобится – пособит Алексею Дмитриевичу. С тем и уехал. Иван жил сразу за поместьем, и дом его был виден от ворот.

Со всего было ясно, что Алексея Дмитриевича здесь ждали – двери открыл сам хозяин: худощавый, с болезненным лицом и затуманенными глазами. Шубу с шапкой и саквояжем, сразу унесли наверх – асессор лишь успел выхватить сою фуражку.

Асессор с молодым хозяином прошли в большой зал, и им принесли напитки.

– Выпьете? – Спросил князь Михаил. Они расположились в креслах, и асессор сразу заметил, что Орехов младший, явно нервничал: он вздрагивал от каждого шороха, тянувшийся из кухни приятный запах яств, его нисколько не трогал – князь кого-то ждал.

– Да, пожалуй – от бренди бы я не отказался. – Асессор пил не спеша, а «осиротевший князь», так и не притронулся к своему бокалу. Орехов сильно потел, все время, вытирая пот платочком с собственным вензелем, вышитым на углу белой ткани, хотя в комнате было, не сказать, чтобы жарко. – Мне не хотелось вас беспокоить во время панихиды, все эти хлопоты… – я вас понимаю, и очень сочувствую, но сейчас соберитесь, и расскажите мне, как все было?

Молодой князь побледнел, пуще прежнего, казалось еще чуть-чуть, и он потеряет сознание, но Михаил поднялся из кресла и прошел к пианино стоявшему в углу зала. К неожиданности Алексея, молодой человек начал играть И. С. Баха: «Toccata and Fugue». Князь говорил, одновременно музицируя, ни разу не сбившись с ритма:

– Это было ночью. Я проснулся от шума в коридоре, от того, что услышал истошный крик матушки – наши спальни рядом. Накинув лишь тапочки на босу ногу, я выбежал из комнаты и обнаружил, что тело Афанасия, нашего управляющего, лежит в дверях. Его спина была разодрана, а горло все в ранах, как от когтей дикой кошки. Он истекал кровью, и мне стало дурно – я с детства боюсь крови.