„Значит, ты их еще и пытал! – подумал я, с ненавистью глядя на Ландыша. – И это ты и есть тот самый новый Азеф – провокатор, подонок, человек с „нежной кличкой".

Теперь многие детали, ранее казавшиеся мне неясными, обрели конкретность, отчетливость.

Вот то же самое, наверняка, произошло и с бедным Грачом! Так же, как и я, он попался в медвежий капкан и не смог выбраться. И поневоле стал двойником, начал предавать своих ребят. И в результате оказался под колесами…

И так же точно, как и меня сейчас, завлекла, заманила парня Клавка.

Любопытное обстоятельство: во всех сомнительных ситуациях так или иначе всегда присутствовала она… Постоянно получалось так, что Грач сначала наведывался к Клавке, а затем уже появлялась милиция.

И он мог вообще никого и не выдавать сознательно. Мог хранить верность ребятам, но, конечно, на вопросы Клавки он отвечал откровенно. А она интересовалась многим… И он ни о чем не думал, не догадывался. Ведь он же ей верил; она же была – „своя"!

А пьянка шла своим чередом. Откуда-то возникла гитара. И под струнный звон, голос Клавки – низкий, чуть задыхающийся – запел:

И Ванька Жид, вскочив, плеснул в ладоши. И крикнул, захлебываясь от хмельного восторга:

– Давай, Чума! Топни ножкой! Спляши! Как встарь, как бывало. – Он потащил меня за рукав: – Ну?

Мне в этот момент – вы сами понимаете – было вовсе не до плясок. И я отказался, сославшись на нездоровье.

– Жаль, – пожал он плечами. И присев на краешек стола, потянулся к бутылке. – Тогда продолжим…

Ландыш поглядел на нас обоих. И спросил, подсаживаясь к Жиду:

– Вы что, давно знакомы?

– Да уж лет шесть, не меньше, – ответил, опорожнив стопку, Иван.

– Где ж это вы снюхались?

– Там, где девяносто девять плачут, а один смеется, – сказал Иван. – Понял? Мы с ним чалились вместе. Сучню резали, понял?

– Ах, так, – протянул Ландыш. И потом, обращаясь ко мне: – Что ж ты, голубок, кривлялся? Почему сразу не сказал? Ты же, оказывается, наш!

„Только не твой, – подумал я, – только не твой…" И я поднялся, потягиваясь. Потер ладонью лоб.

– Что-то мне, ребята, нехорошо, – проговорил я протяжно. – Голова болит… Тошно… Или выпил много? Пойду-ка подышу свежим воздухом.

И затем уже в дверях, вполоборота:

– Ванька, – позвал я, – пройдемся, что ли? Тут от духоты угоришь…

Ландыш проводил меня подозрительным взглядом. Но ничего не сказал. Я ведь уходил не один, а с известным ему человеком!

Выйдя, мы свернули на Абаканский тракт. И некоторое время шагали молча. Скрипел под сапогами гравий. Светились папироски во мгле. Ночь обволакивала нас прохладой и запахами спелых июльских трав.

А в вышине, в лиловой бездне – среди обрывков летящих туч – мерцал оранжевый осколок луны. Он был косой и чуть вогнутый и напоминал наклоненную чашу.

Существует примета: если из такой „чаши" вода, по идее, может легко пролиться, то назавтра следует ожидать скверной погоды.

И погода уже начинала портиться. Где-то за Енисеем вспыхивали и гасли – словно бы подмигивали – зеленоватые зарницы и лениво, тяжело шевелился гром. Там уже начинался дождь, и судя по всему, его несло в нашу сторону.

„Эх, дождь идет, – вспомнилось мне, – ураган будет…"

– Так как же ты все-таки попал сюда? Или снова решил развязать узелок?

– Да нет, все вышло случайно, из-за моей глупости… Понимаешь, я дал Ландышу клубную машину. А он на ней провернул одно дело. Ты сам, наверное, слышал, – он хвастал за столом… Ну, и вот теперь он меня шантажирует, хочет, чтоб я с ним работал. Предлагает долю…