Теплый свет внутри меня разгорался все сильнее. Я чувствовала, как он заструился по венам, наполняя изнутри мягкими звуками, словно я впустила в себя сам осенний ветер, шелестящий листьями за окном.

Вместе с ветром входило осознание: я – частица чего-то большего, протянулась нить, соединяющая бренность с вечностью. Вспыхнули черные звезды, заполняя мое выросшее до Вселенной «я» густым тянущимся блеском. Теперь я была одной из них – черно-пурпурная звезда с розовыми всполохами. Вязкий сироп бурлил во мне и кипел, но не обжигал. Все пространство заполнил запах роз – не нежный, нет, одуряющий и терпкий. Я утонула, растворилась в нем, позволила себе быть одновременно и светом и запахом…

«Красное тепло», – донеслось откуда-то извне тревожащей нотой. Из какой бездны оно открылось мне? Но мысль не ужалила, просто чуть царапнула и улетела куда-то в черно-багровую пульсирующую жару.

Только в этот раз что-то шло совсем не так как обычно. Мешал какой-то мутно стрекочущий треск. Я встала, решив выяснить, что там происходит. И пошла вперед по квартире, развернувшейся до невозможных пределов, пока не заметила мерцание.

Когда я приблизилась к источнику света, то обнаружила что-то вроде костра – черно-красное пламя. И не удивилась, что языки костра плясали по контуру треугольной двери. На подступах к ней сидел огромный паук с одним-единственным красным глазом, которым он неотрывно и как-то вопросительно следил за мной. Мы молча смотрели друг на друга, пока я не почувствовала жжение во лбу. «Третий глаз», – промелькнуло почему-то в голове. – «У меня открылся третий глаз, и теперь придется отращивать челку. Чтобы никто его не заметил».

Жжение, достигнув наивысшей точки, прекратилось. Паук одобрительно кивнул и отошел от двери. Когда она отворилась, почему-то потянуло Никиными невероятными духами, и сквозь густую паутину я увидела Фила.

Он стоял прямо передо мной – неясный, расплывчатый. Я скорее догадывалась, что это Феликс, чем видела его. Определяла по каким-то всплывающим особенностям силуэта: широкие плечи, манера держать голову чуть наклоненной, словно он всегда к чему-то прислушивается.

Сейчас он прислушивался ко мне.

– Фил? – неуверенно спросила я. – Почему ты до сих пор в костюме, в котором мы тебя похоронили?

Мой голос словно выявил его лицо из мути. Сомнений не оставалось – Феликс. Круглые детские глаза, особенно трогательные над щетиной взрослого мужчины, непослушные кудри, с которыми так и не сладил ни один из самых шикарных салонов нашего города. И взгляд этих круглых мультяшных глаз – парадоксально жесткий, цепкий. Он приобрел его, когда стал полноправным партнером в фирме деда. Не сразу, постепенно. Наверное, те, кто был рядом с ним все эти годы, не замечали, но я, видевшая Феликса редко, каждый раз во время случайных встреч поражалась, каким беспощадным он становится. Чем дальше, тем больше.

– Ей все равно, – пожал он плечами. – Я сейчас всего лишь оболочка, какая разница?

– Кому – ей? – там, во сне, я знала, но боялась себе признаться.

– Арахниде, – ответил Фил. – Она всегда посылает впереди себя Арахниду, чтобы протянуть пути. Твоя боль за меня – один из путей. Арахнида ведет, как помнит, поэтому я в том же костюме. Усилить боль, укрепить путь. Прости.

– За что?

– У меня к тебе только один вопрос. И не могу уйти, пока не получу ответа.

– И какой? – об этом я понятия не имела.

– Зачем ты привела лисицу? – лицо Фила исказилось страданием.

Теперь я поняла, почему вижу его так нечетко, и все время хочется протереть глаза. Между нами – стекло. Все в паутине, а еще грязное, заляпанное сотней или даже тысячей липких ладоней. Окно свиданий на границе иного мира и этого.