Потому я оказываюсь предоставлена самой себе, как в прежние времена, когда мы жили вдвоем с мамой, а не были частью этой чужой семьи.

Я иду домой пешком, наслаждаясь теплой погодой и ласковым солнцем, но, вдоволь пресытившись прогулкой, прибавляю шаг. Не каждый день выпадет тот редкий случай, когда дома нет никого, кроме прислуги. Отец на работе, мама на очередном обследовании, а братья каждый на своей тренировке. У меня в запасе пара часов. Мне заведомо известно, чему я хочу их посвятить.

Негласное правило: рыжей девчонке запрещено приближаться к роялю. Но он манит меня, словно наделенный какой-то магической силой. Я не могу устоять.

Я вслушиваюсь в звуки особняка и бегу на кухню, чтобы быстренько поздороваться с Мод. Она целует меня в макушку и обнимает. Эта темнокожая женщина любит меня, как свою родную внучку. Мне даже неловко от того, что она добра ко мне без всякой причины. Но она чувствует, что мы с мамой другие – не такие, как Сеймур и его сыновья. Они высокомерны, а у нас куда больше общего с прислугой, чем у настоящих хозяев дома. Я не чужда труду. Периодически, по старой памяти, я помогаю Мод по хозяйству.

– Rousse, – нежно говорит она, – голодная?

Мод креольского происхождения, когда-то они с родней перебрались сюда из Луизианы, и потому она частенько вставляет в речь чуть исковерканные французские словечки. Я не знаю значения большинства из них, кроме этого. Она называет меня рыжей, только вот в ее устах, в отличие от моего старшего брата, это не звучит оскорблением, а имеет какой-то свой, одной Мод понятный смысл. Винсент как-то сказал Тоби, что у рыжих нет души. Мод явно имеет в виду что-то другое.

Ей меня жаль.

Я мотаю головой и демонстрирую старухе пустую коробку от сэндвича.

«Спасибо».

Она уже знает, как выглядит это слово на жестовом языке, и улыбается крупным белозубым ртом.

Мод косится мне за спину, прислушиваясь к звукам в доме. Вытирает руки о передник, после чего ненадолго исчезает в своей каморке, а вернувшись, протягивает мне стопку листов. Я разглядываю их с любопытством и не сразу решаюсь завладеть этим сокровищем. Она говорила мне, что ей известно, где их взять. Но мне сложно поверить своему счастью – тому, что она выполнит обещание.

– Это ноты хозяйки, – объясняет она, – упокой Господь ее душу. Я сберегла их. Но не говори никому, что я дала их тебе.

«Спасибо, спасибо!»

Мод со вздохом что-то причитает на своем креольском французском.

– Ох… прости, rousse, – она хлопает себя по гладкому, смуглому лбу. – И о чем я! Кому ты скажешь, бедняжка…

«Ничего».

Я порывисто прижимаюсь к ее мягкому, необъятному телу. От нее пахнет средством для уборки и домашней стряпней. Она – символ уюта, о котором я ничего не знала, скитаясь вместе с мамой по убогим съемным углам и меблированным комнатам.

Отстранившись, я провожу рукой над лицом, изображая, как застегиваю невидимую молнию. Мод понимает меня без слов.

«Я никому не скажу».

Даже Тоби. И маме. Ей не нравится интерес, который я испытываю к наследию покойной жены Сеймура, но куда больше ее настораживает ревнивое отношение его старшего сына по отношению к инструменту.

Но при этом сам Винсент вовсе не порывается на нем играть.

А мне по-своему обидно, что чудесный рояль заперт в кабинете и совсем позабыт домочадцами. Для них – он лишь мрачный символ темного прошлого. Для меня… Я не знаю, что он для меня. Но, застыв перед ним, посреди кабинета я испытываю восторг и трепет.

На гладкой поверхности играет солнечный свет, он как огромное черное зеркало из обсидиана.

Я не сразу решаюсь приблизиться к нему и каждый шаг дается мне нелегко. Я опять нарушаю главное правило. Я совершаю преступление, за которым обязательно последует жестокое наказание. Попадись я здесь Винсу…