Не знаю почему, но мне казалось, что стоит только выехать на широкий тракт и все печали, огорчения, все неприятности останутся позади, и я смогу, наконец, вздохнуть спокойно.

Было начало осени – раннее утро. В окно салона врывалась тугая струя воздуха, пропитанная едва уловимыми запахами выгоревшей травы, ещё не омытой осенними дождями листвы, обдувая разгорячённое лицо.

По обоим сторонам дороги мелькали, сливаясь в сплошную зелёно-жёлто-белую полосу, кудряво-резные кусты хлопчатника – главного богатства моей Родины. Однако, красоты благодатной Ферганской долины не радовали: я был зол.

И, кажется, зол был на весь мир: и на жену, с утра закатившую скандал с требованием очередного наряда (– «Чем я хуже соседки Замиры?! – в гневе надувала она свои и без того пухлые губки. – А ведь она всего вторая жена – не первая!»), и на министерство с его очередной внеочередной проверкой (на самом же деле посещением торговых баз, ресторанов и саун), и на подчинённых, вечно чем-то недовольных (то зарплата мала, то условия труда не устраивают, то премия недостаточна).

Зовут меня Сабиром Усмановым. Мне тридцать два года. Шесть лет тому назад после окончания Ташкентского политехнического института я был по распределению направлен на трёхлетнюю отработку в Ферганскую ПМК треста «Узколхозстрой».

За эти годы прошёл путь от мастера строительного участка до начальника управления. Нелегко далось мне это продвижение без поддержки, влиятельных друзей, без протекции: всё только на личном энтузиазме, обаянии, умении не только думать, но и действовать.

Сейчас у меня есть и друзья, и «волосатая рука» в местных органах власти, и жена из хорошей семьи (избалованная и капризная, как, наверное, все дочери вторых секретарей Обкомов), и благоустроенная квартира, и машина, «фазенда» и, естественно полагающиеся при этом, привилегии. Но почему-то ничто это не радует. Смертельно устал. Замотался. Перегорел.

Единственная отдушина от всех этих привилегий – поездки в Ташкент. Бываю там нечасто, хотя всегда можно найти причину: то вызов в министерство, то необходимость проведать родителей, то наведаться в родной институт.

Рахиля, жёнушка дорогая (даже очень порой дорогая) к моей радости сейчас не может участвовать в этих поездках, так как ожидает четвёртого ребёнка, поэтому, видимо, каждый раз закатывает грандиозный скандал, чтобы «отдушина» мёдом не казалась.

Можно понять с каким настроением вырываюсь из дома, и как благодарю Аллаха за то, что он дал возможность, хоть на время, уйти из-под жёсткой круговой опеки ферганских родственников. И хотя, как мне порой кажется, я несколько привык к частым скандалам, нотациям и поучениям, но отдых вдали от дома ценю больше ежедневного общения с женой и её родственниками.

Иногда, когда Рахиля начинает переходить всяческие границы, я просто говорю: – «Ну, всё, хватит, дорогая!», – и уезжаю подальше. Друзья не раз советовали поучить строптивую жену, но учить дочь самого Камалова (?!) – себе дороже: такая учёба, наверняка, стоила бы мне головы.

В минуты гнева и бессилия я иногда думаю, что это Аллах наказал меня за предательство, наградив такой женой. В студенческие годы у меня была большая и светлая любовь – Катя Воронова. Сколько изобретательности пришлось проявить, сколько неприятностей и даже побоев вынести, чтобы добиться её благосклонности, и, наконец, любви.

Я боготворил её, не без основания считая самой красивой и самой умной девушкой на свете. Катюша действительно была необычайно хороша собой какой-то гордой русской красотой: синие, как бездонные озёра, глаза, лёгкие, светлые, необычного оттенка волосы, стройная, словно выточенная из слоновой кости, фигурка.