На последнем курсе нас иначе, как «иголка с ниткой» не называли, считая мужем и женой. Катя сказала мне однажды:

– Мы муж и жена не перед законом, а перед Богом.

Тогда это высказывание показалось мне странным, ведь в нашей семье, воспитанной на идеях марксизма-ленинизма, разговоры о Боге, вере, не были приняты. Мой отец, выросший в детском доме, много лет преподавал в школе историю, а в последние годы перед пенсией, когда стало сдавать сердце – секретарём партийной организации Ташкентского завода ЖБИ №1. Да и мама, преподавательница русского языка и литературы, как принято в узбекских семьях, целиком разделяла атеистические мировоззрения отца.

Заканчивались студенческие годы. Перед самым распределением из-за какого-то пустяка у нас с Катей произошла размолвка, и мы попросили распределения в разные города, хотя до этого решили ехать вместе. И вот я уехал в Фергану, а Катя в Джизак.

Как я потом ругал себя за то, что не мог уступить Катюше даже в мелочи. Сколько раз хотел поехать в Джизак, упасть ей в ноги и просить прощения, но так и не осмелился, считая, что этот шаг унизит меня. Так, в борьбе с самим собой, со своей гордыней, прошло полгода, когда до меня дошла весть, что Катюша вышла замуж. Известие стало для меня страшным ударом. В этот день я напился от собственной глупости и бессилия хоть что-нибудь исправить.

Утром ужасно болела голова, было муторно на душе, и я сказал себе тогда:

– Всё, Сабир, розовая юность закончилась. Будь мужчиной!

И с головой ушёл в работу: дневал и ночевал в управлении, пропадал на стройплощадках, непосредственно, не из кабинета, руководил работой строителей. Боль притупилась, отошла на второй план, покрываясь дымкой сожаления и вины, но вскоре друзья меня познакомили с Рахилёй Камаловой, давая ценный совет не упустить шанс «приподняться в этой жизни на достойную высоту».

Красавицей Рахилю назвать было нельзя, но была она мила, тонка, как тростинка, в отличие от местных девушек, раскована, богато одета. И косы! Что мне в ней понравилось более всего, так это длинные, заплетённые во множество тугих, змееподобных косичек, волосы, пахнущих не кефиром, как у многиха местных кизча (девочек), а ванилином, как аппетитные сдобные булочки.

До сих пор удивляюсь, как Рашид Камалович не выдал свою горячо любимую дочь в юном возрасте, позволив ей девичествовать до двадцати лет и, как она смогла уговорить его выдать замуж за меня – чужого человека, без средств к существования, без рода и племени, (как было сказано мне однажды), не имеющего возможности создать дочери высокопоставленного чиновника те же условия, что она имела в родительском доме.

Конечно, не видать бы мне Рахили, как собственных ушей, не будь я по натуре весёлым, общительным и, как меня в шутку называли друзья – сердцеедом, и не будь Рахиля такой самовольной и упрямой. В общем, влюбилась она в меня и заявила родителям, что замуж за другого не пойдёт. А когда мать начала отговаривать её от этой глупой затеи, Рахиля пообещала сжечь себя. Угроза возымела действие и родители сдались.

Камалов, балуя свою единственную, любимую доченьку, сказал тогда:

– Мать, оставь Рахилю в покое. Она у нас неглупая: сама поймёт рано или поздно, что была неправа.

Уж и жених был подготовлен для любимой дочери Камалова: ни какой-то там инженеришка, а сын руководителя «Управления торговли». И совсем не важно, что жених с горем пополам закончил местный пединститут, о котором ходит поговорка, что в него принимают дубов, а гонят – липу. Важно, что родители и той и другой семьи дружны, и всё решили за своих детей сами. Зачастую в наших краях дела делаются именно так: по обоюдному согласию родителей, а не по воле их детей. И это считается правильным, ни у кого не вызывая ни удивления, ни протеста.