– Дай воды.

Гридь зачерпнул за бортом ведро воды и обдал ею спящих. Те стали просыпаться, не очень понимая, что происходит. Вокруг стояли их бывшие пленники с оружием в руках и победно скалились. А двое гребцов на берегу складывали в ряд трупы убитых.

– Вы свободны и можете выбрать, – обратился к пленникам Рыбья Кровь. – Кто вернется домой, будет навсегда покрыт позором, кто присоединится к нам, того ждет жизнь настоящего воина.

Хлыновцы молчали. Потом трое, что постарше, шагнули к борту и полезли на берег. Двое молодых парней, ровесники Бортя и Меченого, остались.

– А что с лошадьми? – спросил Быстрян.

– Все седла на ладью, а лошадей пусть забирают, – распорядился Дарник.

Так и сделали.

Жуткое зрелище представляли двадцать два убитых хлыновца, уложенных двумя рядами на берегу. Возле них лежали четверо раненых, мало отличавшихся от мертвых. Особенно страшны были рубленые раны: развороченные черепа, отрубленные руки, проломленные грудные клетки. Лошади, чуя кровь, метались на привязях. Рыбья Кровь едва сдерживал злорадный смех – меня посмели поймать, так вам и надо! Трое оставшихся хлыновцев растерянно оглядывались, не зная, что со всем этим делать.

– Одного пошлите за помощью в Хлын, двое, делайте носилки для раненых, – посоветовал Дарник.

Они посмотрели на него, не сразу уразумев услышанное.

Вместе с хлыновцами Дарник отправил на берег и струсившего гребца, который не участвовал в первой схватке. Тот стал было проситься остаться, но юный вождь пригрозил, что в таком случае его за трусость придется повесить, и гребцу ничего не оставалось, как принять меньшее зло. Ватажники встретили решение Дарника согласным молчанием, после большой пращницы, сражения лепестковым копьем и резни на ладье они смотрели на него с неким священным ужасом.

Когда отплывали, увидели, как один из хлыновцев направился на неоседланной лошади вверх по реке, а струсивший гребец, сообразив, что, еще немного, и его ждет расправа со стороны оставшихся парней, украдкой двинулся в глубь леса.

Новая победа озаботила Дарника еще больше предыдущих, уж слишком ему легко все удавалось. Мучительно жалко было Лузгу и верзилу телохранителя. К этому, видимо, надо было еще привыкнуть – к потере боевых соратников. Он взглянул на Быстряна. Тот не слишком скорбел об утрате напарника. Борть с Меченым, да и Черна с Зорькой, такие мрачные и унылые на берегу, уже снова перебрасывались шутками и подтрунивали над нерасторопной и туго соображавшей Ветой. В этом не было ничего удивительного: смерть в те времена была рядом с человеком каждую минуту, поэтому, похоронив самого близкого друга, каждый из простого чувства самосохранения стремился тут же как следует встряхнуться и собраться с силами – ведь отныне часть обязанностей умершего ложилась и на него самого. Поняв, что никто не винит его в гибели Лузги, а, напротив, считает, что он действовал во всем наилучшим образом, Рыбья Кровь точно так же стряхнул с себя неприятное впечатление от побоища и уже думал о другом.

Остаток дня плыли в шесть весел без остановок, стараясь подальше уйти от страшного места, и ночевку устроили на острове посреди реки.

Всю ватагу, естественно, занимал главный вопрос: дележка добычи. Среди добытого у хлыновцев оружия были кольчуги, чешуйчатые доспехи, деревянные и медные щиты, пики, луки, кистени, секиры, ну и конечно, мечи, восемнадцать одно– и двухлезвийных мечей. Большие, тяжелые, они в умелых руках могли перерубить человека без доспехов пополам. И после вечерней трапезы Дарник наконец утолил общее нетерпение, позволив каждому выбрать из всех трофеев по два предмета.