Итак, я все еще не говорил ей главного: не столько ей придется кастрировать, колоть, зашивать и перевязывать, сколько писать. И писанине ей придется уделять огромное количество времени. Так что Шумелка пока что считала, что я ради себя самого заполняю бесчисленные протоколы, огрызаюсь на страховые компании и вообще непозволительно много сижу за компьютером, в то время как она занимается самой нормальной работой помощника ветеринарного врача.

А мне — мне хватало формальностей на работе. Поэтому я взирал на таможенника исподлобья, подспудно не ожидая от него ничего хорошего. У Шумелки же был восторг — с верой в людей и наивностью девочки девятнадцати лет она не думала, что такой бравый офицер способен испортить нам настроение, поездку и аппаратуру.

— Что у вас тут? — спросил офицер, сверкнув зубами и ткнув пальцем на экран, на котором отображалась одна из моих сумок. — Вот это? Что за белый порошок?

— Порошок? — переспросил я.

— Да, порошок в металлическом контейнере, — кивнул офицер. Я вздохнул:

— Гипс, вероятно. Но я тут ничего не разбираю, офицер, я все равно не понимаю, на что вы мне показываете. Гипс нельзя везти в багажном отсеке, он может отсыреть, если вы об этом.

— А зачем вам столько шприцов?

— Я ветеринарный врач, — пожал я плечами. — Это моя работа.

— А лицензия у вас имеется?

Я закатил глаза и показал документы. Офицер разве что не обнюхал бумаги, включая контракт. Я не понимал, зачем он его читает, делать ему, что ли, нечего, времени полно? Посмотрев на очередь позади себя, я уверился, что да, офицеру скучно: кроме меня и Шумелки, в зале пропуска спецрейсов никого не было. Морозить нас этот бравый служивый мог хоть пару-тройку часов.

— Шприцы тоже нельзя везти в багажном отсеке?

— По нашей инструкции — нельзя, — вздохнул я и полез за планшетом. Все инструкции я заранее скачал как раз для таких вот случаев.

Но офицер махнул рукой.

— Значит, вы едете по контракту с ЗАС, — сказал он, возвращая мне бумаги. Я уже было обрадовался: ну наконец-то! Теперь он нас пропустит? — Отлично, тогда давайте пройдем и посмотрим ваше оборудование, которое подлежит перевозке в багаже и предварительной обработке…

Я сказал себе, что должен пройти через это. Хочу я или нет, отступать некуда.

— Видишь, Шума, — грустно заметил я помощнице, которая все равно с восхищением взирала на всю эту процедуру. — Это почти как любая наша клиентка, которая взгромоздилась на стол рожать. Как бы ей ни хотелось удрать, выхода у нее нет…

Я изрек эту банальность и потащился за офицером к неприметной стеклянной двери. Мне предстояло потратить пару часов своей жизни самым бездарным образом.

Когда я вернулся в зал, где скучала Шумелка — точнее, сидела с планшетом и что-то в нем изучала, — я похудел килограмма на три.

— Пойдем, — пригласил я. — Сейчас нас пропустят. Что ты читаешь? Нет, не отвечай при офицере, если ты читаешь про наш заказ, я тебя умоляю. Не знаю, что еще ему взбредет в голову.

Офицер сбросил наши сумки на ленту — для последующей биообработки, шлепнул штампы на документы, открыл нам проход и, сверкая зубами, пожелал счастливой дороги.

— Ваш гейт — семь А, — сказал он, закрыл свою кабинку и ушел.

— Это все? — доверчиво спросила Шума. — Мы уже можем идти на посадку?

— Э, нет, — осторожно заметил я, — впереди еще личный досмотр…

Как оказалось, пассажиров на рейсы, подобные нашему, почти не досматривают. Кто летит, неважно, а вот что вывозят — да. Чисто для проформы нас просветили рентгеном и выпнули по направлению к гейту семь А — длинному коридору, почти пустому. Отсюда, из этого крыла, вылетали только частные корабли, и людей было немного.