Нютка обошла стол, и каждая жилка ее была насторожена – ужели после выпитого вина решил воспользоваться добычей? «Его убью или себя убью, ежели насильничать будет». Успокоенная страшным своим решением, подошла так близко, что коснулась его плеча, обтянутого льняной, посеревшей от времени рубахой.

Синяя Спина позволил забрать миску, боле не играл с ней, как кот с мышкой. Но взгляд, коим он окинул ее с головы до ног, от темных кос до теплых штопаных чулок, заставил вздрогнуть.

Она мыла в лохани посуду, собирала крошки, прятала горшок в самую глубь печи, где до утра будет теплым. Лопатки жгло, всем телом своим чуяла: Синяя Спина так и не отводит взгляда. Нютка вновь, как с Третьяком в далеком зимовье, ощущала себя оленихой, попавшей в зубы волку.

Сгорбив спину, села на свою лавку у печи, повторяя: «Некрасива я, не гляди на меня», – да увы, колдовской силы в ее речах не было.

Наливши себе еще чарку квасу, Синяя Спина велел:

– Давай-ка, пляши.

Урод, мучитель, изверг хуже Ирода – о том Нютка не осмеливалась сказать. Как перечить? Некому теперь за нее вступиться. Страшно отказать: а ежели рассвирепеет?

Она встала, взяла платок и застыла в нерешительности. Пляс – последнее, чего хотела она сейчас, испуганная, трепещущая, ожидающая несчастья. Отчего она тогда дразнила их, летала по избе – глупая, неразумная девка? Ужели скромности и здравомыслия ей вовсе не отмерено? Не зря матушка кричала на нее, звала пустоголовой…

– Плясать! – Ромаха захлопал в ладони, подскочил, словно ребенок, коему обещали забаву. – Погодите-ка! Свирель сыщу. Пусть под нее пляшет.

Он долго рылся в углу, где свалены были сети, бердыши, панцири, вздыхал, просил дедушку-домового помочь в поисках. Наконец вытащил что-то – Нютка даже шею вытянула, чтобы разглядеть. Ромаха возней своей отсрочил ее пляску – и за то спасибо.

– Грязная ведь. – Она отняла запылившуюся вещицу. Оттерла так, что заблестело дерево, погладила нежно и лишь потом вернула владельцу.

Ромаха поднес ее к губам, подул, руки его порхали по свирели – и нежный, чистый звук заполнил избу. Ромаха закрыл глаза, точно забыл обо всем, а Нютка поняла, что отродясь такого не слышала.

– Пляши, – вновь сказал Синяя Спина, махнув на середину избы. А свирель просила о том же.

Звуки ее напоминали журчание весеннего ручья, шепот пробуждающегося леса, пение сладкоголосых птиц. Нютка забыла о том, кто следил за каждым ее движением, о том, кто владел жизнью ее, о поруганной судьбе и тоске. Она текла вместе с ручьями, спасаясь от неволи. Распускалась вместе с травами навстречу солнцу. Вся обратилась в сладкие звуки свирели и забыла, где она да кто она. И стало легче.

– Устал я дудеть, аж в груди заболело, – сказал потом, неведомо сколько времени спустя Ромаха и положил свирель на лавку.

Нютка, тяжело дыша, наконец оборвала пляску и поглядела на Синюю Спину: довольно ли потешила? А он одним движением – и не заметила как – оказался рядом. Пришлось заглянуть в увечное лицо, так, что учуяла запах вина, железа и чего-то еще, пряного, будто даже приятного. Нютка зажмурилась, обняла плечи и груди свои руками, решив: вот оно, началось. Сейчас он… «Отвратный, гадкий, изыди… Оставь меня».

Открыла глаза – а Синяя Спина уже устроился на своей лежанке. «Ужели услышал думы мои?» – дивилась Нютка.

И совсем не могла понять Петра Страхолюда, прозванного Синей Спиной. Что ж ему надобно?

По первости Нютка и не думала о том, где оказалась. Дни шли, она жила в крепости возле дикого леса, ходила мимо крепких стен, слушала казачьи беседы.

На исходе XVI века возведен был сибирский град Верхотурье. И стал он воротами в могучую Сибирь. По реке Туре, ее малым и большим притокам стали возникать деревни да заимки. Царь зазывал людей, освобождал от податей, обещал жирные плодородные земли, богатые леса, полные рыбы реки. Поселенцам давали деньги на обзаведение хозяйством, на избу, утварь, корову, лошадь – все, что надобно.