Ее продали – уроду, страшилищу!

Злому – о взгляд можно иссечь пальцы.

Жестокому – вон как поднимал, даже не подумал, что она мягкая сдобная девка.

Незнакомому – а ежели он захочет сотворить с ней грязное, похабное!

Нютка, вспомнив то, что недавно чуть не случилось в зимовье, вдали от людского духа и человечьей правды, шумно вдохнула воздух и попросила себя, слабую, балованную родителями, об одном: лишь бы не зареветь.

Синяя Спина наконец остановился, сказал: «Пришли мы», и немногословностью своей он напомнил Басурмана. Да так, что захотелось на всю кривую улицу завопить: «Откуда ж вас, нелюдей, столько!»

Кто б ее слушал…

Он отряхнул сапоги от липкого снега, опять буркнул: «Не стой на пороге». Нютка поняла, нужно зайти. Она забралась по скрипучему крыльцу, зашла в мглистую, топившуюся по-черному избу, и сердце ее билось то ли от страха, то ли от чего еще невыразимого. За ней захлопнулась дверь, Синяя Спина остался где-то снаружи. А лучше бы провалился под землю, прямиком к чертям.

Дым выедал глаза, щекотал нос, оседал горечью в горле. Нютка долго кашляла, чихала, отвыкнув за годы житья в богатых хоромах от топки по-черному. Только, по правде говоря, в избе что-то было неладно: дым, должный выползать в волоковое оконце, оседал здесь же. Она вновь закашлялась, согнувшись в три погибели, осела на лавку, нащупав ее возле входа, и с недоумением услыхала:

– Девка-то хлипкая.

А потом хихиканье, такое, что сразу представила вредную старуху с длинным носом. В сказках такие садят в печь незваных гостей. Ужели ее здесь сожрут?

Нютка отбросила детские глупости и ответила уверенно, будто все знала:

– Что же ты, бабушка, волоковые оконца закрыла? Так и задохнуться можно.

– А ты погляди, мож, и закрытые, – ответила та и наконец вышла из темного угла.

Да, с ней говорила старуха. Сколько лет прожила на свете, бог весть. Лицо ее оказалось незлым, сухоньким. С узкими, съеденным временем губами, с глазами, что, наверное, когда-то были похожими на синючие Нюткины. Сама старуха была махонькой – до плеча, не боле. А может, так казалось из-за скрюченной спины и шаркающей походки – от печи до Нютки шла долго, будто и не двигалась.

Нютка сбросила старые коты, заскочила на лавку – тут же закашлялась, дотянулась до оконца и, чуть не упав, отодвинула заслонку. Дым радостно потянулся на волю.

Даже малое усилие далось тяжело – силушка покинула ее после долгой ночи. Старуха, увидав, как шатается ее помощница, сказала:

– Да что ж такое? Накормить девку надобно!

Поставила на стол хлеб, пузатый кувшин с отколотым горлышком, горшок с чем-то теплым. Нютка, не заставив себе долго ждать, налила молока в канопку, углядела миску и ложку, а старуха кивнула: молодая, давай сама, накрывай да садись.

Сытость наступила быстро. Она не съела и половины миски, как глаза стали слипаться. Нютке захотелось столько сказать старухе: попросить защиты, узнать, отчего Синяя Спина так уродлив. А ежели бы помогла убежать от чудища… Там уж Нюткин отец старуху бы не обидел.

«Обо всем расспрошу завтра», – успела она подумать и провалилась в сон, где Синяя Спина вновь и вновь вел ее по извилистым дорогам, деревянным гатям на болоте и не оборачивался.

Утро закукарекало в три голоса. Нютка сквозь сон решила: она дома, – и, не открывая глаз, сладко потянулась и зацвела улыбкой. Но радость была недолгой.

– Проклятый Басурман. Проклятая Синяя Спина, – прошептала, будто ее бесполезные речи могли принести вред обидчикам. Если бы дочь ведьмы хоть что-то могла…

За последние седмицы Нютка вслух и внутри себя сказала столько ругательств, что и сосчитать нельзя. А еще кусалась, царапалась, кричала, желала мучительной смерти. Отбивалась от самого страшного, что может случиться с невинной девкой.