– Чувствуют, пап, взрослые? – спросил меня мой сын.

И я опомнился. Здесь ― кровь моя, душа; о ней забыли. Ради сына я и ехал, кроме прочего, но поместил его средь скарба и забыл.

– Что, Тоша?

– Дети чувствуют. А взрослые?

– Иначе чувствуют, – изрёк я и умолк. Ответа я не знал. Столь прожито, тьма опыта, а вот не знал.

– Особо, – начал я домысливать, свернув к бульварам, – чувствуют. Не остро… Чувствуют мельче, как бы условно; даже сам Моцарт либо сам Пушкин. Чувствуют постно и через мысли, словно в тумане. Вроде как спят всю жизнь.

– Да?.. Есть хочу, пап. Булочку.

Я стал у здания, где, в белом интерьере, Шмыгов, активный, модный очками, вскрикивал в трубку пафосным тоном; лента из факса висло ждала его. Подальше кашлял служащий, другой мурыжил принтер. Тощенький юнец был подле Шмыгова: в ворсистой дорогой фланели с воротом, в дерби, с кáстомной серьгой, желтоволос и прыщеват. Взяв сотовый, хозяин познакомил нас. «Калерий», – так назвался некто, – глянул, словно рыба, парой блёклых óкул. Вряд ли он осознавал меня и вряд ли чувствовал, что я живой.

– Busy!! ― Выкрикнув, Шмыгов пóднял трубку от факса, чтобы вопить в неё с кипучим пылом, как до этого вопил в мобильный.

Я прошёл вдоль стеллажей с товаром: сенсоры, кнопки, лампы, диоды, счётчики, клеммы, блоки, плафоны, вырезы утеплённых полов etc. Швеция, страна… Она, как мы, плод севера, но – Europe с порывом к вещности… О, горе нам с пространной территорией, пленящей нас! Взираем в даль, ждём бедствий, поспешаем, где ни затронут непостижный, да и не наш совсем приход. Яримся, хаем злыдней, пыжимся, считаем мир больным, – увы, мы сами при смерти.

– Конец! – и Шмыгов снял очки с сухого куньего лица. – Болтал с одним, внушал ему, дружи́те с нами, ценим искренних друзей; „Москва“ ваш банк? и мы там! славно! Он: берём товары у французоу, но готоу смотреть наш ценник, так как хоть „Москва“-банк есть, конечно, но разумней – „Промвест-банкинг“, реквизит назвал… Дела-с, my dear герр Кваснин, сэр! Кризис нравов, сэр. О, времена, o, mores… Аномия и упадок! – Он взял «ронсон», прикурил. Не связанный родством, имевший счёт в Брюсселе (чем прихвастывал), он все невзгоды херил смехом. – Расскажу, сэр… Парни, чай нам! – бросил он под дым от сигареты. – Шмыгов, знаешь, не растяпа, опыт есть. Как раньше было? К нам в Россию от французов и от турок всякая лектрофигня плыла, чтоб, значит, евро-стиль, – кивнул он на стеллаж. – Но! турок выперли с халтурой. Что же сделал мудрый Шмыгов? Выпер и французского „Лиграна“! Где он? Где-нибудь, но не в Москве, где Феликс Шмыгов смёл его для швеццкой мамы, for the sake of сделать бонус… Чай? – спросил он, рухнув в кресло. – Блеск чаёк!.. Сэр, знай: от сделок каплет крупный бонус, приз в валюте. Чувствуя, что я великий rogue, я – в Швецию, начальству, вру: уйду, мол, к немцам в славный „Симминс“. В то же время шлю контрактик в пару лямов. С кем контрактик? А с хоз. службами КремЛЯ, сэр! Прежний их торг. представитель лям им слал в сто лет ни разу. Я им – тридцать. Дали бонус. Я же в „Симминсе“, сэр, не БЫЛ! – стал он взлаивать. – Я ТОТ ещё! Мне палец в рот не КЛАСТЬ! – И он стряхнул с тончайшей сигареты пепел. – Я звонил вам раз, и Ника… Fuck, забыл, чёрт! – подскочил он. – Встреча скоро! Где, damn, ордер?!

– Феликс, дай, – прервал я, – триста.

Взяв бумажник из вараньей редкой кожи («тыща баксоу!»), он хехекнул. – Триста? Please, сэр… Как я шведов?.. В „Bishop’s finger“, сэр? Сегоднячко, в честь нас? Английский бар, magnificent! С Калерием.

– Нет, – встал я, пряча деньги. – С сыном еду.