Та с готовностью продиктовала номер дома и объяснила, как лучше до него добраться.

Димон, выпив наспех и закусив, мгновенно исчез.

Я распечатал новую бутылку водки, налил себе и Оксане и предложил ей рассказать свою историю с самого начала. Она, зажмурившись, залпом осушила стакан, запила соком и, закурив сигарету, пустила в потолок несколько синих кольцеобразных облачков.

ИСПОВЕДЬ ПРОСТИТУТКИ

Отца я, значит, вообще не видела, потому что родилась через три месяца после его смерти – он погиб в восемьдесят первом где-то на афганском перевале. Мне мамка рассказывала, а ей папин друг, который привёз нам фотокарточку и краповый берет – всё, что осталось от моего отца. Официально его разорвало в клочья то ли миной, то ли какой-то страшно огромной бомбой.

Не знаю точно.

Они даже не расписаны были, думали – после армии распишутся, а вышло всё, как всегда, наперекосяк.

До шести лет я, значит, воспитывалась у бабушки, а когда у неё обнаружили онкологию, мамка забрала меня к себе, и я впервые узнала, что у меня есть маленькая сестрёнка – мать, оказывается, сожительствовала с парнем, но к тому времени, как забрать меня, его посадили за распространение наркотиков.

Женщине с двумя детьми, один из которых грудной, ни сейчас, ни тогда на работу устроиться нереально. Это я теперь понимаю, а в то время очень сильно хотелось есть и я часто ревела белугой. А чё толку-то? Реви не реви, а в магазинах, кроме маринованного лука и сока берёзового, шаром покати. Продукты все на рынке, а там цены, сам знаешь, как кусаются. Кто работал, и то не могли такие покупки себе позволять.

Мамка тоже плакала вместе со мной, а потом повадилась приводить в дом чужих мужиков, выпивать и спать с ними у меня на глазах, потому что наш дом состоял из одной комнаты в коммуналке, где, кроме нас, проживали алкаши-одиночки. Первые разы, правда, она выставляла меня в коридор, стеснялась, наверное, а потом как-то всё превратилось в привычку и стало происходить на наших с сестрёнкой глазах.

Ну я взрослела, конечно, потихоньку и начала понимать, что мать занимается чем-то постыдным – со мной не общались сверстники, соседи при встрече отводили взгляд в сторону; в школе я числилась хронически неуспевающей ученицей, сидела на последней парте и уже в третьем классе научилась курить.

Зато одета была всегда лучше других! Мамка не жалела на меня денег, видимо, старалась по-своему загладить передо мной свой грех.

Мамкиного сожителя выпустили из тюрьмы в начале девяностых, тогда дети мечтали стать бандитами и проститутками, и мою мать уже никто не осуждал, а некоторые даже завидовали моим нарядным обновкам, а я щеголяла ими назло всем соседям и одноклассникам.

Артур, так звали мамкиного сожителя и, получается, моего отчима, после освобождения больше месяца бухал и до полусмерти избивал мамку за то, что она изменяла ему, пока он мотал срок. И как-то вечером он так сильно отметелил её, что она попала в больницу, но ментам на него не показала, и отчиму всё сошло с рук.

Мы с сестрой каждый день навещали в больнице мать, приносили ей печенье и молоко. А отчим в её отсутствие пьянствовал, не просыхая, и смотрел на меня так, как будто я уже перед ним совсем голая. И как-то ночью, во время очередного кутежа… Короче, потом тоже избил и пригрозил, что убьёт совсем, если расскажу об изнасиловании кому-нибудь на стороне.

Я, значит, испугалась и молчала, а мамка сразу догадалась, что со мной, блина, что-то не того. Ещё в больничной палате она исподволь выпытывала у меня, что и как, да только на все её вопросы я мотала головой и плакала. Ну мамка не дура, она, конечно же, обо всём сама доехала и, как могла, успокаивала меня, говорила, что это надо перетерпеть ради маленькой сестрёнки, что теперь уже ничего не исправишь и надо как-то жить дальше.