– Да куда уж лучше.

К Кострикову подбежала Зоя Кухтина, повисла на руке и, улыбаясь, шептала ему на ухо:

– Я тебя ревную. Ничего не было?

– Что ты, Зоинька. Я тебе верен, – обворожительно хмыкнул Василий, обнимая лаборантку за талию.

– Васька, смотри у меня, – погрозила она пальчиком.

– Зоя, чего ты к нему липнешь? Разве ты не знаешь. У него ж мужская доблесть подгорела. Я-то уж не откину, приходи, коль что, – улыбнулся Николай Веселов. – Эх, молодость и на что она только способна. Вроде всё есть, так нате – губят себя. Эх, Вася, Вася, и когда ты поумнеешь.

– Зоинька, а как же я? – вздохнул жалобно Сиротин, – обманула значит, а говорила люблю.

– Федя, извини. Так уж получилось. Я теперь люблю Васю.

– Да, – снисходительно покачал головой Фёдор Григорьевич, неудача. А я решил было жениться, но видать не судьба, придётся оставаться холостяком.

– Не журись, – подмигнул одним глазом Веселов, – найдём тебе кралю, да ещё какую. Зойка девка на любовь не против, товар видит на лицо.

И уже издалека донеслось: «Наша беда, Федя. Маленькое дерево всегда в сук растёт». И оба захохотали.

Зойка, как будто ничего не произошло, улыбалась. На её лице было написано: я счастлива, что наконец-то в жизни повезло. Она отдала свой чемоданчик Кострикову и, держась за него, шла медленно и степенно. А рядом с ними был Алексей Могучев. Вскоре они обогнали вереницу людей из своего цеха и теперь шагали одни среди зелени, и спускавшихся почти на дорогу сочных вишен и яблок. Могучев останавливался, рвал ягоды и, обтерев их носовым платком, бросал в рот.

– Лёша, потерпи, придём домой, намоем, тогда ешь сколько влезет, – видишь они все в пыли.

– Слюнки текут, разве утерпишь.

– Я тоже, как увидел, обалдел, а потом надоели.

– У тебя пройденный этап.

– Будет и у тебя.

Прохожие сторонились, уступая дорогу, и ещё долго смотрели вслед. Костриков здесь был как уже свой. Он уверенно вёл людей по улице, рассказывал новости, улыбался. С завода наносило различные запахи, и люди зажимали рот и нос. Но где там, газ проникал в лёгкие помимо их желания.

– Привыкайте, – сказал Костриков. – Я уже оклемался. Сейчас себя чувствую нормально.

Кто-то вздохнул: привыкает и собака к палке. Но его не поддержали и он умолк.

– Вот здесь будут жить итеэровцы, – наконец показал Костриков, – женщины через улицу, а мы вот в этом домике среди зелени вишен и яблоней.

Он остановился около маленького заборчика, протянул руку к запору и зашёл в сад. Небольшой летний дом утопал в зелени. К самому окну спускались фрукты и ягоды. Стоял мощный аромат созревания. Узкая тропинка, выложенная камнем, вела к кирпичному крыльцу. Метров через пятьдесят виднелся ещё один дом. Всё это хозяйство было обнесено единым забором. Между домов были грядки с овощами. По середине огорода под раскидистой яблоней стояла маленькая будка. Со стороны можно было подумать, что это сторожка. Но оказалось, что это была летняя душевая, которая непринуждённо вписывалась в колорит зелени. Если жарко, пожалуйста заходи, смой дорожную пыль, и тебе станет легче.

– Душевая, – похвалился Костриков, – два раза уже мылся, правда, вода очень холодная, но сейчас лето, как раз самый что ни на есть смак.

Он достал из кармана ключ и открыл висячий замок. Из комнаты пахнуло мышами, затхлостью и ещё чем-то едва уловимым. По стенам стояло восемь коек с сетками, две тумбочки, три стула. Деревянный пол с огромными щелями и давно вытертой краской, поскрипывал под ногами. А в открытую форточку доносился лёгкий шелест сада. Устойчивый запах завода забивал остальные запахи. А когда случалось, что ветер менялся, сад благоухал несмотря ни на что. Он держался молодцом, отстаивая своё естество от надвигающейся и давящей на него со всех сторон мощной промышленности. Присыпанные заводской пылью листочки и плоды были неестественны и какие-то блёклые. И только проливался дождь, вокруг всё сияло.