Итак, Слово отделилось от обозначаемых им предметов и превратилось в самостоятельно существующий Логос, или понятие, суть – тело, которое, по Тертуллиану, есть дух. Вера в объективное существование этого материализовавшегося духа, – или духа, неотторжимого от тела, – и стало началом очеловечивания человека. Вот как объяснил этот парадокс сам Тертуллиан на примере Христа: «Сын Божий распят; нам не стыдно, ибо полагалось бы стыдиться. И умер Сын Божий; это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес; это достоверно, ибо невозможно».

Со времен римского поэта I века н. э. Стация повелось считать, что «на свет богов впервые страх родил». В справедливость такого утверждения трудно поверить. Будь человек так уж боязлив, он вымер бы прежде, чем научился членораздельной речи. Тем более, что причин для страха у человека было предостаточно. Он не обладал ни физической силой многих зверей, на которых охотился (и которые охотились на него), ни их острыми клыками и когтями, ни их скоростью в преследовании добычи, ни крыльями, которые позволили бы перелететь в безопасное место, ни толстой шкурой или шерстью животных, которые могли бы защитить его от холода и т. д. Вдобавок ко всему, человеческий детеныш слишком долго остается беспомощным и достигает относительной самостоятельности в возрасте, когда большинство других животных исчерпывает отпущенный им природой срок жизни.

Тем не менее человек не только выжил, но и пережил многих животных, во всех отношениях лучше приспособленных к окружающей среде, чем он. В чем тут дело? Лишь в одном: в пробудившейся в человеке вере. «Вера, – писал апостол Павел, – есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. В ней свидетельствованы древние» (Евр. 11:1-2).

Сознание первобытного человека к моменту возникновения религии не могло быть никаким иным, как только мифическим. Миф же, по определению русского философа и филолога Алексея Лосева, «есть само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия». В работе «Диалектика мифа» Лосев обнаруживает сходство между мифом и религией в том, что «обе эти сферы суть сферы бытия личностного» (курсив мой. – В. М.). Но если в религии «личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения», то миф (хотя и в нем, по Лосеву, «личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю») «всегда синтетически-жизненен и состоит из живых личностей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ощутительно». При этом под «живыми личностями» надо понимать не только людей, но и всю живую и неживую природу, которую наш далекий предок наделил личностными свойствами. В зависимости от этих свойств первобытный человек воспринимал предметы и явления окружающего мира либо как своих друзей, либо как недругов (скатерть-самобранка, шапка-невидимка, ковер-самолет, сапоги-скороходы, Кощей Бессмертный, Баба Яга и т. д.).

40 тысяч лет назад человек ощутил себя существом, принадлежащим двум мирам – миру природной необходимости (биологическая форма существования) и миру свободы (социальная сущность, наделяющая человека способностью действовать сообразно своим интересам и целям, действовать, как стали говорить об этом позже, сообразно своей свободой воле). В соответствии с этой двойственностью ему пришлось, по словам Иммануила Канта, решать двуединую задачу: с одной стороны, определить, «что делает из человека п р и р о д а», а с другой – «что о н, как свободно действующее существо, делает или может и должен делать из себя сам». И надо сказать, что первобытный человек успешно справился с этой непростой для очень многих современных людей задачей.