Люди падали. Не выпрыгивали, а именно падали – тёмные силуэты, кувыркающиеся в воздухе, будто куклы, брошенные капризным ребёнком.

Один ударился о припаркованный соседний «Жигуль» и крыша вмялась с хрустом, которого человек за рулём не услышал – слишком громко выли сирены и трещал огонь.

Дорога перед ним шевелилась. Машины метались, сигналя в панике, кто-то бежал, бросив руль, кто-то застрял в сугробах, что навалило за ночь.

Пожарная «Газель» стояла поперёк, врезавшись в столб, мигалка крутилась вхолостую, освещая дым красными всполохами. Человек за рулём сжал пальцы сильнее, чувствуя, как дрожит руль… или это его руки? Он не знал. Дым ел глаза, но отвести взгляд не было сил.

Там, впереди, среди хаоса, быстро двигался человек.

Нет, не бежал – шёл, пошатываясь, как пьяный, прямо через дорогу, прямо к машине. Пламя охватывало его как вторая кожа, вырываясь из-под рёбер, из глазниц, изо рта, пожирая изнутри. Водитель за рулём вжался в сиденье, сердце заколотилось, будто хотело вырваться наружу. Горящий приблизился, рухнул на капот с глухим стуком, и машина качнулась. Сквозь треск огня и вой ветра водитель разглядел, что глаза того, кто горел, были живыми, чёрными, без белков, но смотрели прямо на него.

Губы шевельнулись и горящий заговорил. Его голос хрипел, как будто огонь выжигал слова прямо из горла.

"Ты… ты должен…" – начал он, и человек за рулём рефлекторно наклонился ближе к стеклу, пытаясь разобрать, что тот кричит. Дым клубился, пламя лизало капот, оставляя чёрные следы, а голос звучал всё громче и громче: "Ты должен остановить это!"…

Я рывком сел в кровати, выныривая из долгого кошмарного сна. Холодный пот стекал по вискам, простыня липла к телу, как мокрая тряпка. Картинка перед глазами шла рябью, как в старом телевизоре при плохом приёме сигнала. Я потёр глаза ладонями и проморгался, чтобы прогнать видение.

Реальность проступала медленно, картинка ночной иллюзии неспешно таяла в серой предрассветной дымке, заменяя горящую Каганку видом старых обоев съёмной квартиры.

За окном тревожно спал Москов. В ушах всё ещё звенел далёкий треск огня, а в моей груди вдруг что-то шевельнулось. Это был не страх, а острое, как укол, предчувствие.

Никак, свернувшийся калачиком на лежанке, поднял голову и вперил в меня свой взгляд, как будто… очень внимательно наблюдал за всем происходящим вокруг. Он не просто смотрел, а оценивал, словно запоминал.

– Эй, ты что, шпион в собачьем обличье? – спросил я. Пёс фыркнул, будто в ответ.

– Ну, тогда доброе утро, пёс, – сказал я, почесав его за ухом.– Надеюсь, ты видел только хорошие сны.

Никак слегка вильнул хвостом, но вставать не спешил.

Я умылся, натянул джинсы и свитер, заглянул в холодильник. Пусто.

Всё, что можно было найти съедобного на завтрак, судя по всему, подъела Катя вчера на ужин.

– Ну что, Никак, поедем искать завтрак?

Пёс махнул хвостом, явно одобряя идею.

– Отлично, – кивнул ему. – Но утро начинается с кофе.

Я заварил себе небольшую чашку горячего напитка в старой медной турке. Посмотрел на пса.

– Тебе же наверняка специальную еду надо. Собачью. Заскочим по дороге в какой-нибудь Зоомир.

Никак внимательно выслушал меня и чуть шевельнул хвостом.

– Ладно, поехали. Надо запастись едой. Твоей и человеческой.

Через 10 минут, выйдя из подъезда мы сели в автомобиль. Я завёл двигатель, включил радио. Доиграли последние аккорды какого-то модного трека и начался новостной блок.

– Сегодня ночью на Гублёвке произошёл крупный пожар, – раздался голос ведущего. – Огонь полностью уничтожил несколько особняков. Работали одновременно пятнадцать пожарных машин. Причины возгорания остаются пока неизвестными.