– Плевать. Подвяжешь! – Слова не расходятся с делом: приседаю, стягиваю куртку с мертвого тела, еще теплого и податливого под моими непослушными пальцами. Затем поднимаю нож, обтираю о снег и отрезаю от нижней рубахи тонкие длинные полосы. – Держи, – протягиваю Мышонку лоскуты. – И куртку надевай.

Пацан слушается. Дрожит, но послушно сует ноги в огромные для него ботинки. Просовывает под подошву ткань и несколько раз обвивает подъем и завязывает узел на лодыжке. То же самое проделывает со второй ногой, а затем накидывает на себя куртку. Ему неприятно брать вещи этого типа, но, кажется, теперь он боится меня не меньше, чем его.

– Ему они больше не понадобятся, – говорю сухо. Выпрямляюсь, складываю нож, убираю в карман.

– Ты такой смелый, – внезапно выдает Мышонок, смотря на меня в священном ужасе. М-да.

– А ты дурак, что полез к тому, кто втрое старше и крупнее тебя.

– Он забрал мамино! – От переизбытка чувств Мышонок даже притопывает ногой в огромном ботинке.

Вздыхаю и говорю неожиданно мягко даже для себя:

– Твоя мама здесь, – касаюсь указательным пальцем виска, – и этого никому не отнять.

Резко замолкаю и прокашливаюсь, чувствуя себя неловко из-за минутной слабости.

Так, надо собраться, взять себя в руки и напроситься с пацаном. Или, на худой конец, проследить за ним.

– Иди домой, – говорю равнодушно, – или где ты там живешь, пока друзья этого парня тебя не нашли. – И отворачиваюсь. Иди, Мышонок, мне совсем неинтересно, у меня куча своих дел…

– А ты пойдешь со мной? – Ребенок, ну нельзя быть таким предсказуемым! – Коэн всегда говорит, нам нужны смелые парни, и будет рад всем, кто умеет за себя постоять.

– Коэн? Кто это? – Щурюсь. Солнце слепит глаза, и я не могу понять, с каким выражением мальчик произносит имя.

– Коэн – наш главный, – с готовностью поясняет Мышонок. – Ты о нем не слышал?

Дергаю плечом.

– Не приходилось…

– Пойдем, они недалеко. – Парнишка начинает пританцовывать от нетерпения, болезненно напомнив девочку из моего утреннего сна.

– Пошли, – соглашаюсь. – Кстати, меня зовут Кэмерон. Можешь звать меня Кэм.

Мы идем в молчании. Вернее, сначала Мышонок без перерыва болтает, видимо, от переизбытка впечатлений, но потом видит, что я морщусь от каждого его слова и если и отвечаю, то сквозь зубы, и мудро смолкает.

Знаю, веду себя недальновидно. Этот мальчик, к тому же обязанный мне жизнью, сейчас способен дать огромный объем информации, которую впоследствии мне придется добывать с трудом. Но сейчас я совершенно не в настроении.

Отвертка в глазу Боба – чистой воды самозащита, к тому же он остался жив. А этот тип (не знаю его имени и, бог даст, никогда не узнаю) непосредственно моей жизни не угрожал. У меня была возможность отсидеться в заброшенном бараке и даже уйти в тот момент, когда несостоявшийся убийца объяснил свою позицию. Ему не было до меня дела.

Несмотря на погружение в неприятные мысли, замечаю, что шагающий рядом Мышонок, забавно переставляющий ноги в большой обуви, периодически обхватывает себя руками, а только видит, что я обращаю на него внимание, немедленно убирает руки в карманы.

– Ребра?

– Угу, – шмыгает носом мальчишка.

– Тебя надо перевязать.

– Сейчас доберемся до дома, там помогут, – Мышонок говорит настолько уверенно, что меня берут сомнения. – Помогут-помогут. – Видимо, мальчишка замечает скептицизм в моем взгляде. – Они – моя семья.

Семья… Прекрасно помню снимок того, что вначале мне показалось пугалом. Сильно подозреваю, что бедолага тоже считал себя членом «семьи».

– Как ты попал к ним? – пересиливаю себя и задаю вопрос.

– Я остался сиротой, – отвечает, будто этим все сказано. Молчу, и он таки продолжает: – Я сбежал из приюта и скитался. Проклятые наткнулись на меня и приютили.