– Ты его мамочка, что ли? – мужик снова сплевывает. – Эта мразь украла у меня вещь, и я ответил. Вали отсюда, пока ноги целы.

Только теперь замечаю дешевую цепочку с маленьким синим камнем, которую мужчина сжимает в кулаке.

В этот момент мальчишка встает на четвереньки, его сотрясает крупная дрожь, заметная даже с такого расстояния.

– Она… мамина! – слышу то ли хрип, то ли стон на выдохе.

– Теперь она для моей крали, – рычит настоящий вор украшения, которое не стоит ничего, кроме детских воспоминаний, и вновь бросается на пацана, которому следовало бы отползать подальше, а не качать права собственности.

Помню хлюпающий звук, с которым отвертка входит в глазницу Боба. Как твердый металл рвет податливую плоть. Как теплая кровь течет мне под рукав.

Не хочу до рвотного позыва.

А еще я помню Мо, Мориса Рамзи. Никто даже не знал его настоящего имени, просто Мо, две буквы, кличка…

Нож раскрывается легко, а садист слишком занят своей жертвой, чтобы обратить внимание на тихий щелчок.

Приближаюсь в два широких шага и втыкаю нож по рукоять в основание черепа мужчины сзади. Он резко вздрагивает, пальцы на шее мальчика расслабляются, а сам душитель заваливается набок, падая щекой прямо в снег. Мертвые глаза открыты, и в них застыло выражение искреннего удивления, изо рта стекает тонкая струйка крови.

Все.

Из ступора выводит громкий выдох мальчика. Когда прихожу в себя, обнаруживаю, что сижу на корточках возле убитого мной человека. Руки обхватывают колени. Окровавленный нож валяется у ног. А мальчишка сидит, опершись руками о землю позади себя. Его глаза полны удивления не меньше, чем другие, мертвые. Лицо парнишки мне смутно знакомо, но сейчас я не в состоянии думать.

– Со снега встань, – говорю, и голос напоминает скрип несмазанных колес телеги. Этой самой старой телегой сейчас себя и чувствую.

– А?

– Встань со снега, обморозишься!

Мальчишка вскакивает на ноги, будто его пнули под зад. Теперь замечаю, что он бос. В мороз.

Тоже встаю и приближаюсь к телу. Наклоняюсь. Стягиваю ботинки. Ему они больше не понадобятся.

– Как тебя зовут? – спрашиваю. Не то что мне интересно, но надо же к нему как-то обращаться.

– М-мышь.

Мышь? Нет, так везет только святым или прокаженным. И вряд ли я отношусь к первым.

Вскидываю брови, делая вид, что слышу эту кличку впервые. Теперь понимаю, откуда мне знакомо это лицо.

– Мышь?

– Мышь! – пацан произносит так, будто назвался Королем зверей.

– Почему Мышь? – повторяю вопрос, ранее заданный Питу. Наверное, со стороны наш разговор напоминает беседу двух сумасшедших. К сожалению, это недалеко от правды.

Мальчишка приподнимает сбоку край тонкой вязаной шапки, демонстрируя неровно отросшие волосы.

– Смотри, серые. Как у мыши.

На мой необразованный взгляд, такой цвет волос называется пепельно-русым, но серый так серый.

– Ну а имя-то твое как?

– Меня зовут Мышь, – повторяет с нажимом, явно не желая говорить правду.

– Ладно, буду звать тебя Мышонком, – сдаюсь без борьбы. В самом деле, какая мне разница, это я не люблю клички, а ему, похоже, нравится. – Где обувь потерял?

– Не знаю, – Мышонок шмыгает носом и вытирает сопли прямо рукавом. – Пока убегал, – он наконец делает решительный шаг к мертвому и вытаскивает из его сжатого кулака цепочку. – Она мамина, – поясняет, – все, что осталось от мамы. А он… – быстрый взгляд на убитого обидчика, – украл.

– Ясно. Иди сюда. – Протягиваю ему полученные мародерством ботинки.

Мышонок шарахается и находит отговорку своему страху:

– Они большие!

Чувствую, что если пробуду еще некоторое время в непосредственной близости от убитого мною человека, то непременно сяду в снег и разревусь. Поэтому добавляю металла в голос: