– Четыре раза! Четыре раза я просил туда полететь. И ни разу ты не сделал разведки!

– Ну так сделал же…

– На пятый раз! И то до половины! То у тебя меняли горючее. То ты не знал, что нужно лететь. То сильная мгла. То облака надвигаются!!! Ты ждал полдня, чтобы эти облака пришли!!!

– Да не ждал я…

– А то ты не знаешь, что днем кучевка развивается до туч! Вчера экзамен сдал на летчика?!

– Так аппараты вчера долго готовили…

– Послушай, Ефимов. В этом отряде латали Сатунин и Ратауш. Я прекрасно знаю, какие у вас мотористы. Ты кого обмануть пытаешься?

– Да утром погода неважная была…

– Да ты боишься лететь просто, мелкая душонка!!! Ты понимаешь ли, что вся армия в опасности?

– Да я готов лететь…

– Ты под суд пойдешь, Ефимов! Развалил боевой отряд! Я тебя покрывал, а теперь не буду.

– Тогда и я не буду командовать! Нашли себе мальчика для битья! Я боевой летчик, а не мальчик!

– Трус ты, а не боевой летчик… – Голос Павлова вдруг стал тише, так, что стало едва слышно: – Я сейчас напишу на тебя рапорт Начавиарму. А ты пиши рапорт, чтобы тебя сняли с командования. Найдем кого посмелее сюда… Шкурник ты, вот ты кто…

– Да погоды ж не было… – Голос Ефимова звучал тише, и чувствовалось, что оправдывается он скорее для проформы. Рудольф покачал головой: страшная это вещь – боязнь полета. Он помнил ее еще по Империалистической войне. Боевой летчик, смельчак – после аварии преображается и начинает отлынивать от работы. И тут либо победишь себя, либо…

– …а как на спирту полетишь? Он же испарится на жаре.

– У нас горючее есть и аппараты есть! – Голос нового комиссара отряда Лазуткина словно звенел металлом. – Павлов вон летает на спирту!

– По полтора часа!

– Да ты же вообще не летаешь, товарищ Ефимов! – Лазуткин вскипел. – Вон Филипцев Ефим летает и в такую погоду и разведку делает! А ты только причины ищешь, как бы так на земле остаться да не делать ничего. Где твое революционное сознание? Ты же командир отряда!

– Послушай, комиссар, ну чего ты хочешь от меня? – Голос Ефимова стал глухим, словно просящим. – Сказал же: завтра лечу с Колосовым… А рапорт я написал уже Павлову, выбирайте нового командира…

– Эх, Иван, помню я тебя совсем другим пилотом, – Лазуткин сказал это уже на тон ниже. – Как в 1918 году летал, как этой весной разведки делал да не боялся ничего. Что с тобой?

– Не надо мне читать моралей, Коля. Нет над тобой больше командира Ефимова. Кончился.

– Развалил ты отряд, Иван. Теперь собирать его как?

– Найдутся герои… Вон Илью Сатунина небось поставят…

Однако случилось иначе. Двадцать третьего августа Павлов принял решение перебросить два отряда – 1-й истребительный и 23-й – юго-западнее, на станцию Алексеевка, чтобы быть поближе к линии фронта. На следующий день Рудольфа, который помогал грузить снятое для полетов отрядное имущество обратно на платформы их эшелона, вызвали в штабной вагон. Наскоро вытерев руки ветошью, он пошел вдоль состава, принюхиваясь к запахам дегтя и варившейся на обед каши. Ефимова в вагоне не было, а сидел там мрачный Сергей Хорьков и задумчивый Николай Лазуткин.

– Ну вот что, товарищ Калнин, – голос Сергея был строг и официален, что Рудольфа сильно встревожило. – Есть у меня для тебя два сообщения. Во-первых. Меня из отряда отзывают.

– В авиашколу? Получилось? – Рудольф улыбнулся.

– Нет… – Хорьков нахмурился и покачал головой. – В распоряжение Начавиаюжфронта. В Козлов.

– Понятно, – кивнул Рудольф, которому, конечно, понятно было далеко не все. Разве что, по реакции Сергея, можно было догадаться: летчиком тому пока что стать не светит.

– Теперь второе. – Хорьков внимательно посмотрел на Рудольфа и усмехнулся. – Ты назначаешься временно командующим отрядом.