Один раз Егор обернулся. Увидел белый дымок на гребне – и в тот же миг хлопнул выстрел. Пуля провизжала поверху.
Егор больше не оглядывался и не останавливался, пока не добрался до своего ложка. Здесь, в густом осиннике, он перевел дух.
«Слово»
К вечеру следующего дня Егор вышел к заводу Осокина.
Маленькие заводы все похожи один на другой. Пруд. Узкая плотина, заваленная шлаками. Под плотиной дымящиеся плавильные печи. В беспорядке разбросаны низкие домики рабочих с окнами, затянутыми бычьим пузырем и промасленной бумагой.
Завод был безлюден и тих. Только за длинным забором рудных и угольных сараев грохали гири о железные площадки весов.
Кругом завода вырубка – голые, низко опиленные пни. Вдали над болотистым лесом раскинулась на четверть неба желтая заря.
Егор побоялся идти по избам спрашивать. Сел на камень у изгороди, выжидал прохожего. С мемеканьем, мотая выменем, выбежала из-за угла коза. Она тащила за собой на веревке двух босоногих девчонок. Крикнул им про Дробинина. Девчонки пробежали мимо, потом обе враз шлепнулись на землю, удерживая козу.
– Чего?
– Дробинина которая изба?
– Вон эта, с березой, – и опять, только поднялись, потащила их кричащая коза.
Двор выложен ровным плитняком. Над колодцем береза. Собака на привязи не залаяла, машет хвостом, Видать, не злые люди живут. Постучал в оконницу – со слюдой окошко – никто не выходит. Еще раз в двери стукнул, вошел.
Молодая девушка выжимала тряпку над ведром – пол мыла. Испуганно глянула на Егора, выпрямилась, кинула русую косу за спину. В избе чистота необыкновенная, до блеска. Егор прикрыл поскорее драные колени полами азямчика.
– Жена Дробинина дома?
Девушка молчала. Дуги бровей поднялись высоко, точно она припоминала что-то.
– Меня Дробинин послал.
Сразу опустились брови, поласковели глаза, тихо прошептала:
– Я жена. Лизавета я.
Егор подивился: первое – волосы по-девичьи непокрытые, второе – уж очень молода. Дробинин ей в отцы годится: ему лет пятьдесят, поди, не меньше.
Лизавета опять принялась за мытье. Вода в ведре была совсем чистая, в избе ни соринки, а она раз по пяти протирала одну и ту же половицу.
Без стуку открылась дверь, вошел сутулый мужичок в темном кержацком кафтане. Долго молился мимо образов. Косясь на Егора, спросил:
– Не вернулся еще? – вздохнул, сел на лавку: – Ты брось, хозяюшка, мыть-то. Чист, – и, почти не понижая голоса, сказал Егору: – Третий день вот так-то моет. Полудурье она, должно, хозяйка-то. Я третий день Андрея Дробинина жду: как ни зайду – либо пол скребет, либо посуду мытую перемывает. А ты откудова будешь?
Егор не приготовился к вопросу, помедлил и выговорил с трудом:
– Из крепости иду. В Невьянский завод.
Покраснел и подумал: «Зачем соврал?»
– Так, так. А я с Ляли, с казенного заводу. Насчет рудного дела к Дробинину. С паспортом отпущен, вот, – порылся за пазухой, не достал, – и уши целы, оба.
Мужичок визгливо захихикал, завертел головой. Был он юркий, с лисьей мордочкой. Чалая бороденка торчала вбок.
– Хозяюшка, хозяюшка, ты меня помнишь? Как меня звать?
Лизавета виновато ответила:
– Забыла я.
– Вот! – мужичок в восхищении повернулся к Егору: – Вот, парень, я ей десять раз сказывал, сегодня утром сказывал, как меня звать. Ничего не помнит. Хозяюшка, а деревья помнишь, что на телегах-то ехали?
– Деревья помню, – Лизавета начала всхлипывать. – Связали их веревками, повезли к царице… Кедрики милые!..
Она уже горько плакала.
– Только и помнит – про кедрики. Да еще про Андрея своего.
– Кедры и я видел, – сказал Егор. – Встретил я третьего дня обоз с деревьями. Живые. Куда их везли?