Маремьяна выполняла и тяжелую заводскую работу, и бабью домашнюю, – не знала усталости, старалась для сына – последышка. А какая особенная доля могла быть у солдатского сына? Уже дело известное: только придет в возраст – поставят его к плавильным печам либо отдадут в другое заводское мастерство. Будет гнуть горб на вековечной работе. Женится с позволения Конторы горных дел; может быть, избенку новую поставит, будет детей растить и одного за другим отдавать в те же заводские работы… Всё заранее известно, от века так повелось.
Однако Маремьяна верила и сына в этом с детства убеждала, что ему судьба будет иная. Как она радовалась, когда Егора взяли в школу при заводе: будет первый в их роду грамотный человек!
Ученье в школе шло круглый год. Летом занимались часов по двенадцати, зимой – часов по шести. Только в самое темное время, зимой, приходилось на месяц делать перерыв: не жечь же дорогие свечи ради ученья. Но наука не очень быстро подвигалась в школе, учеников часто отрывали для разной работы. То пошлют дрова для школы рубить и пилить; то нехватка работников на сплаве – и учеников заставляют носить железо на суда-коломенки.
Когда Егор дошел в арифметике до тройного правила, ему положили жалованье: полтора пуда провианту в месяц да раз в год деньгами на одежду. Матери стало полегче, она купила корову.
Грамота и разлучила скоро Егора с матерью. Сразу после скончания арифметической школы главный командир генерал Геннин отдал Егора заводчику Демидову на Нижнетагильский завод в расходчики железных припасов на складе. Это было совсем не по закону – но попробуй-ка ослушаться! И уехал Егорушка от матери.
Маремьяна одним утешалась: не к огненной работе приставлен сын, не к плавильным печам. Оттого легче ей сносить свое бобыльство. Только часто во сне она видит, что взял Егорушка ее к себе в Тагил; и она-то его обиходит, она его потчует вкусненьким.
Рудоискатель
– Эй, парень! Ты один?
Егор поднял голову. Даже и не испугался очень-то: всё равно стало. Перед ним стоял широкобородый человек с топором в руке. Сбоку – кожаная сума.
– Один, – ответил Егор не вставая.
Бородач внимательно его разглядывал. Сам он был не молод, но высок и крепок. Егор у его ног, как щенок, скорчился.
– Демидовский? – коротко спросил бородач.
– Да.
– Давно бежал?
– Третий день вот.
– Какого завода?
– Нижнетагильского.
– Куда пробираешься?
– В крепость.
– Еще чище да баще! Ведь выдадут в тот же день.
Егор понурился:
– А куда мне деваться? Там мать… И сам я казенный… Может, и не выдадут.
– Да ты чего бежал-то?
– Приказчика я обругал. Не стерпел.
– Это Кошкина?
– Да.
– Та-ак.
Бородач вынул из сумы пшеничный калач, разломил пополам и протянул половину Егору. Тот стал есть, давясь и сопя.
– Так, без хлеба, и кинулся в леса? До крепости тут верст поболе полутораста будет. А ты за три дня знаешь сколько прошел? Ведь ты и Черноисточинского еще не прошел.
– Дяденька, ты тоже демидовский? – спросил Егор.
– Я-то? Нет, я… – он спохватился, прикрыл глаза кустиками седоватых бровей. – И знать тебе незачем. Ты вот что, парень, ты про себя подумай: как тебе через демидовские заставы пройти. Слыхал про них?
– Нет.
– Эх ты, бежать тоже вздумал!.. Тут они, верст через пятнадцать будут. Лежат сторожа в траве, по деревьям сидят над каждой дорожкой. Ты их и не увидишь, а они – нет, брат, не пропустят. Засвистят, заухают, налетят с веревками. А тут проберешься – так за Старым заводом, где казенная грань, еще чаще заставы. По демидовским, парень, землям умеючи надо ходить.
– Я от тебя не отстану, дяденька, – неожиданно сказал Егор. – Возьми меня с собой, проведи ради бога!