Лена сбегала из дома к Алине. Та слушала ее излияния – как она скучает по Олегу – и говорила: «Ну позвони же ему, чем так маяться… – Нет, – твердо говорила Лена, – он такой серьезный, занятой, не буду я навязываться… да и настроения нет». Но Олег звонил сам: «Ты где? – У Алины». Он молча бросал трубку и уже вскоре раздавался звонок в дверь подруги: Олег являлся, чтобы отвезти Лену к себе домой. В своей холостяцкой чистой квартире усаживал ее на диван, пытался накормить ужином, смотрел на нее – не причесанную кокетливо, не одетую заманчиво, без макияжа; говорил: «Девочка моя…» – и гладил ее по щеке.

Ночь, уже обычная питерская ночь, вспыхивала под ее закрытыми веками сполохами фейерверков страсти.

К тому времени Лена уже успела отдать Олегу свой паспорт – для оформления заграничного, – и однажды увидела его лежащим на полке рядом с паспортом Олега, затянутым в элегантную черную кожу. С замирающим сердцем, пока «лапочка и сладкий» заваривал чай на кухне, Лена заглянула в эту сакральную книжку каждого соотечественника, и самые главные в ней страницы для Лены приветствовали ее своей незапятнанной первозданной чистотой серовато-голубоватых строчек. Он не врал ей, что не женат.

«…Лучше бы смотрела, нет ли там отметки о судимости… – Алина испытующе изучала восторженный лик Лены, и добавляла: – А еще паспорт можно как бы „потерять“ и оформить новый… без всяких там „отметок“… с его деньгами еще и не такое можно устроить».

Ну что с нее взять. Она же не понимает.

«Это у тебя как болезнь, – говорила Алина. – Горячка. Нервная. Нервная горячка. Горячка нервная.»

«Любовь – высокая болезнь», – парировала Лена. На мгновение она казалась себе очень умной и возвышенной, но тут же испытывала легкий укол тревоги – а так ли уж все безоблачно? Подруга же никогда ей не врет. И не ревнует, это уж точно. Но она гнала это чувство, гнала от себя; она счастлива, а Алина просто не знает, что это такое – любить, она всегда такая трезвомыслящая, спокойная, уравновешенная, холодная… Она не влюблена.

«Я тебя люблю». Лена нежно заглядывала в черные, еще неуспокоенные глаза, ловила и пила всем сердцем еще горячий, страстный взгляд, только слегка подернутый пеплом любовной пресыщенности. Олег молча улыбался ей. И целовал ее. Говорил ей – нежно и убедительно: «Кукла ты моя. Куколка» – и снова целовал.

Лена думала, что такое его сопротивление лирическим признаниям – следствие независимого характера. «Не иначе, как он думает, что за его признанием в любви, обязательно должно последовать предложение жениться… Ну что с него взять… старый холостяк…»

Но в остальном Олег сделался вдруг разговорчив:

«Правильно делаешь, что мало пьешь. Бабе спиться – как не фиг делать…»

«Вот скажи мне – на фига бабе вообще работать? черта ли так горбатишься, работай поменьше… не хочу, чтобы ты устала…»

«Платье – в кайф, а где плащ? Да насрать что лето, в Питере не лето, а отстой…».

«Кофта – зашибись. Ну, блузка… Ты чудо…»

«Незабудка ты. Красотка…»

«Как тебе платье идет… и без платья идет. Да тебе все идет».

«Это где ж такие попки делают? И ножки? В спортзале? Не гони, не может этого быть…»

«Белокурая, зеленоглазая… принцесса моя…»

«Курить запрещено. И матом не ругайся, слышь, а то выдеру».

Он по-прежнему ничего о себе не рассказывал.

…И однажды, еще не отойдя от жаркой любовной схватки, вся в поту, не успев толком отдышаться, Лена выпаливает:

– Хочу за тебя замуж, детей от тебя хочу, двоих как минимум… я так тебя люблю, скажи мне, скажи…

И он, тоже весь еще покрытый испариной, крепко обнимает ее, смотрит с нежностью. Опять это, опять этот взгляд как на малолетнюю, с досадой думает Лена… Опять он отмолчится?