Его запах, его тепло, сильные руки… дурман какой. Цветущий папоротник. Внутри нее словно бы распускаются, занимая все место, пышные его вайи: дерзкие косматые мрачные свитки клубятся, разворачиваясь, своенравные, хищные, жадные, дикая поросль желания… Сердце колотится, бешеное, в голове все едет, кругом, как на карусели, и – ни единой мысли. Кроме одной.

– Я люблю тебя… – Лена шепчет, задыхается, тянет его за широкие плечи к себе слабеющими руками, переводит дыхание, повторяет, почти себя не слыша, – … люблю.

Он берет ее лицо в ладони, и Лена открывает глаза, но жесткие пальцы ложатся на ее лоб, трогают, гладят его, висок, щеку. В тамбуре тишина и полумрак, слышно только прерывистое дыхание их обоих… еще Лена слышит, как Олег легко вздыхает; Лена тянет ноздрями его запах – все тот же кедр, благословенное могучее дерево, таинственная терпкая лаванда, сладкая ваниль… встречает и легкий запах мужского пота – это для Лены как острая приправа к любимой еде; от интимности этого запаха у нее в голове все переворачивается, и она по-звериному принюхивается к Олегу, а тот шепчет вдруг ласково, но шепот этот гремит, как гром, в ее затуманенной голове:

– Девчонка, соплячка, незабудка…

Лена с трудом вспоминает и оформляет в слова мысль, еле слышно выдыхает ему в ухо:

– Здесь… на кухне…

Быстро и хрипло:

– Никого нет.

Он так близко. У него такой дивный запах. «Папоротник…» – слово проплывает в ее одурманенной голове… Его руки на ее бедрах, – гладят, сжимают нежно, осторожно спускаются к ягодицам; его бархатный язык толкается требовательно у нее во рту, обводит ее десны, с бесстыдной лаской приподнимая губы, и снова толкается, напирает; она подчиняется, покоряется, слабеет, стонет, дрожит. Олег стаскивает с нее майку, гладит мягко ее плечи, его ладонь чуть касается ее сильно напрягшегося, свербящего соска и начинает ласково кружить по нему: Лена чуть не теряет сознание… он берет ее руку и прикладывает ладонью к своей ширинке, Лена, не соображая ничего, не дыша, гладит мощную выпуклость здесь и Олег шипит что-то сквозь зубы; шорох одежды, легкое звяканье пряжки ремня и… Лена вдруг вздыхает: какой крупный, налитой, напряженный… Олег шарит рукой по ее бедру: боль, бедро, впиваются, трусики, рвет, разорвал.

Она уже по пояс голая, юбка сбилась наверх, сильные руки стискивают ее, прижимают к большому мужскому телу, он теплый, как печка, жарко от него; вся взмокнув, она словно бы парит в воздухе, удерживаемая неведомо как; частые влажные поцелуи покрывают ее шею и грудь… Он медлительный, он несокрушимый; он вдруг отрывается от нее, чтоб теснее прижать ее бедра к себе, и тихо прерывисто стонет; снова целует, нежно ласкает языком ее соски, один, другой, так нежно, что… внизу живота горячо, внутри все скручено желанием в плотный жгут, Лена, не соображая ничего, чувствует кожей чужую влажную, твердую, восставшую плоть, тихо извиваясь, начинает тереться об нее… Под закрытыми веками у нее расплываются ослепительно яркие пятна, и она безвольно повисает в его сильных руках…

Дальнейшее она не понимает, но помнит, что он прижимает ее к себе, слегка приподнимает за ягодицы, и вдруг входит в нее так уверенно, мощно и плотно, что она не успевает застонать. Она выгибается дугой, запрокидывает голову, страдальчески разевает рот и… потрясенно молчит.

Россыпи звезд на черном потолке. Оживают и вспыхивают… вспыхивают и оживают… быстрее, быстрее… еще быстрее и еще, пока не сливаются в один ослепительный шар…

– А, ну да, ну да, естественно, естественно, и еще бы тебе крышу не снесло, ну как ты сама-то думаешь…