. Мы стали постоянными посетительницами этого кафе летом, когда оно только открылось, и с тех пор не изменяли себе. Тут ставили классическую музыку, подавали всевозможные сорта чая и самую вкусную выпечку, а Элли, хозяйка, была завсегдатаем нашего книжного магазина – хотя пока что я не смогла убедить ее присоединиться к «Крепким романтикам» («Я больше по триллерам, если честно», – говорила она). Мне здесь нравилось, потому что место открылось недавно и не ассоциировалось с Джо или другими вещами, о которых я старалась не думать.

– Ты с ума сошла, Мег?! – спросила Белла драматично. – Избегала мужчин, сколько я тебя помню, а когда заговорила с одним, выяснилось, что он самый большой грубиян на свете.

– Я же объясняла, – сказала я. – Мне кажется, в нем есть нечто большее.

– Что ж, думаю, во всех людях есть нечто большее по сравнению с тем, какими они хотят казаться, – размышляла Белла. – Он ведь гениальный писатель, но кому какое дело? На следующей неделе его здесь уже не будет и… – Она сделала паузу, сощурившись. – Если, конечно, вы не…

– По-моему, он на самом деле не так уверен в себе, как может показаться, – перебила я, прекрасно понимая, куда клонит Белла, и не желая признаваться, что испытываю некий трепет каждый раз, когда нахожусь рядом с Ксандером Стоуном. – Он странно отреагировал на Колина.

– На Колина все странно реагируют, – сказала Мида с набитым ртом.

– В этот раз было по-другому. – Я пересказала им все, что произошло. – А когда я сказала, что билеты на презентацию распроданы, мне показалось, что он… он занервничал.

– Серьезно? – скептически спросила Мида.

– Всего на долю секунды, но я задумалась.

– Он никогда не нервничает во время интервью, – сказала Белла. – Даже наоборот, кажется чересчур самодовольным.

Мида кивнула в знак согласия.

– Кругом полно грубиянов, Меган, и большинство из них… просто грубияны. Почему этот должен быть исключением только потому, что он писатель?

У Миды всегда было слегка циничное отношение к нашим «собратьям». Именно поэтому, по ее словам, она читала книги – там людям можно было доверять, ведь они вели себя определенным образом. Я подозревала, что цинизм Миды – лишь притворство, но после того, что ей пришлось пережить в юном возрасте, это было вовсе не удивительно. Цинизм защищал ее от необходимости снова столкнуться с подобным. Но был ли он здоровым? Я понимала, что нет, но, кажется, прятаться от мира и отказываться от общения с мужчинами – тоже не здорово, поэтому я не давила. Мы с ней просто пытались не допустить, чтобы нам снова причинили боль.

– Не знаю… – сказала я, разламывая рождественский пирожок и не глядя на девочек. – Он меня заинтриговал, и к тому же он так грубо отзывался о любовных романах, что мне захотелось пригласить его на встречу книжного клуба и слегка сбить с него спесь.

– Может, он как Дарси… – произнесла Мида задумчиво, подпирая ладонью подбородок и мечтательно глядя в пустоту. Хоть Мида и любила романы про хоккеистов, сердце ее навсегда было отдано Фицуильяму Дарси. («А представьте, если бы Дарси играл в хоккей», – сказала она как-то, перебрав с коктейлями. «Ты пьяна, Мида, иди домой», – ответила ей тогда Белла.) – Ну, знаете, весь такой мрачный, задумчивый и необщительный. Он не хочет быть грубым, но просто не умеет по-другому.

– Бред, – ответила я. – К тому же я никогда не велась на всю эту тему с Дарси, ты же знаешь. Грубость есть грубость, и я не говорю, что Ксандер Стоун не такой, я говорю, что здесь не все так просто.

– Никогда не пойму, как можно предпочитать Бингли мистеру Дарси, – сказала Мида.