В последний раз, когда я разговаривала с мамой Джо, она сказала, что, случись все наоборот, Джо не стал бы жить как монах и не ждал бы от меня того же. Но мама Джо не знала правды, не знала, что, когда Джо умер, меня не было рядом, хоть я и обещала. Даже мысль об улыбке Ксандера казалась предательством, а когда он сел со мной рядом – после чего я пригласила его в книжный клуб, – он как будто отодвинул само воспоминание о Джо на второй план, как будто столкнул его с этой самой скамейки.

А ведь она была нашей, моей и Джо. Мы даже свадебные фотографии делали здесь. Скамейка не принадлежала Ксандеру.

«Как бы ты поступил, Джо?» – воззвала я мысленно. Неужели его мама права? Джо был из тех, кто брал от жизни по максимуму, и все его любили. Стал бы он на три года запираться в книжном?

Я абсолютно точно не запала на Ксандера Стоуна, но, может, тот трепет, который я испытывала, когда он улыбался, был сигналом к пробуждению, напоминанием, что я все еще здесь (даже если Джо нет рядом) и что, возможно – возможно! – пора жить дальше.

Когда я вернулась в магазин, Мида расставляла книги в секции любовных романов.

– Необычное зрелище, – сказала я.

Мида редко выбиралась из своего кабинета. («Я самозанятый бухгалтер, – говорила она, – а не продавец».)

– Я тебя ждала, – ответила Мида. – Пойдем.

Я пошла за Мидой в кабинет, по сути, переоборудованную кладовую в задней части магазина. Пользоваться им могли все, но в основном там бывали только мы с Мидой, потому что именно мы заказывали товар и сводили баланс (насколько могли, ведь в некоторые месяцы он не сводился вовсе, как бы мы ни старались). В кабинете было тепло и уютно, и я уселась в кресло с подголовником – изначально я купила его на «Ибее» для читательского уголка, но оно оказалось слишком большим. А тут для него места хватало как раз, если только не сильно вытягивать ноги.

– Мы с Беллой… – начала Мида. – Мы не хотели тебя расстраивать, когда дразнили насчет Ксандера. Прости, я знаю, как тяжело это тебе дается.

Я откинулась на спинку кресла.

– Все нормально, – сказала я. – Я знаю, что нужно жить дальше. Знаю, что не могу вечно прятаться в магазине. Знаю, что Джо бы этого не хотел.

– А ты бы хотела для него такой жизни, случись все наоборот?

– Конечно нет, – ответила я. – Просто иногда это очень трудно. Ты должна понимать лучше других.

– Я понимаю, – тихо сказала Мида. – А еще я понимаю, что чувство утраты никогда не проходит полностью. Но в конце концов оно становится частью тебя, частью твоего жизненного багажа – как развод или увольнение. Станет легче. Жить станет легче. Честное слово.

– Сколько тебе понадобилось времени, чтобы начать ходить на свидания? – спросила я.

– О, я начала ходить на них сразу, как мой самолет приземлился в Лондоне, – усмехнулась Мида. – Но все мы разные. Если честно, я тогда была совсем не готова, и сейчас никому бы не посоветовала так поступать.

Мида переехала в Лондон аккурат перед своим двадцатым днем рождения, десять лет назад – она сбежала от боли, которую не должна испытывать ни одна девятнадцатилетняя девушка. К неодобрению родителей, Мида отказалась от места в Йельском университете и вместе с парнем, с которым встречалась со школы, переехала в Бостон. Год спустя он разбился на мотоцикле. Не желая видеть родителей, Мида отправилась в большой тур по Европе, несколько месяцев провела в Лондоне, где ходила на свидания с неподходящими мужчинами, а затем переехала в Йорк, да так здесь и осталась. Я ничего толком не знала о ее прошлом, и сама она почти ничего не рассказывала. Никогда, пожалуй, она не говорила так откровенно, как сейчас, в кабинете в задней части магазина.