– Сидоров? – спросила барышня, голубея глазами из-под капюшона.

– Угу, – буркнул я, – ты кто?

– Смерть, – ровно ответила она.

– А что молодая? – ухватился я за несообразность.

– Стажёрка, – тихо сказала девушка и густо покраснела.

– А где сама? – любопытствовал я.

– Шейку бедра сломала, в таком возрасте, сами знаете…

– Не повезло. Я-то Снегурочку ждал, но ты давай, проходи. Косу оставь.

Прошли в избу. Я зажёг газ, поставил чайник.

– Чайку? У меня пряники есть.

Присели, помолчали.

– Вы не думайте, я курсы окончила. На отлично, – опять покраснев, сказала Смерть.

– Первый, что ли? – догадался я.

– Да, – призналась она, глядя в стол.

В груди больше не кололо. Допили чай.

– Я пойду? – спросила девушка.

– Иди.

Хлопнула дверь.

Уныло серел сумеречный, бесснежный, никчемушный январь. Завтра Рождество…

Иллюстрация Григория Родственникова

Елейников блаженно жмурился на солнце и не подозревал, что к нему крадётся бородатый бугай в клетчатой рубашке и с топором. Словно суровый страж, таинственный дровосек встал по стойке смирно у шезлонга Елейникова и зашептал:

– Леонтий Егорович, вы бы уж того, отпуск подсократить бы надо, поди рассохлись уже весь на отдыхе… А на Родине у нас зима-зимушка, сугробы по пояс, морозы трескучие… Детишки заждались!

Елейников молча посмотрел на волосатого визитёра, прижал полотенце к груди, поправил очки, и как бы в задумчивости начал водить рукой по песку.

– Вот этого не надо, Леонтий Егорович… – успел укоризненно молвить бородатый лесоруб и получил в лицо отборную горстку песка.

– Право слово, Леонтий Егорович! – с обидой кричал он, гоняясь за проворным Елейниковым, и солнце ласково украшало бликами каждый взмах топора. – Не по совести это! Подрядились, так извольте соответствовать!

– Ненавижу зиму! – вопил курортник. – Я люблю море и пальмы! Оставь меня в покое, Кузьмич! Дай умереть в зелёном Раю!

В конце концов непокорный пляжник был пойман, стукнут обухом и упакован. Его наскоро запихнули в самолёт нежно-бананового цвета, махнули красным флажком перед разгоняющимися пропеллерами, и через восемь часов Леонтий Егорович Елейников был доставлен на своё место работы. Работал он рождественской ёлкой.

Аэропорт напоминал жестяную банку, и бывший курортник почувствовал себя упакованной в неё селёдкой. Тесно, неудобно и тошно. То ли дело морской простор, синеющий горизонт и одинокая яхта вдали…

Встречали двое: снеговик Сигизмунд Львович и его постоянная спутница – снежная баба София Дмитриевна. Круглобокие, искрящиеся, они тут же подступили с докладом.

– Холидейские опять активизировались, двое ряженых оленей пересекли границу и окопались в нашей мишуре, – негромко говорил Сигизмунд.

– Замечена прицельная распаковка подарков на третьей линии, – тихо вторила София Дмитриевна.

Леонтий Егорович принял тревожащие новости без должного пиетета, легонько изогнул бровь – мол, вот вы без меня все запустили? Узнаю, узнаю родные пенаты. Снова толчея, бестолковая суета, никчёмная спешка, глупый пафос начальствующих о важности мероприятия, а в финале сотня орущих сопляков, бегающих вокруг него и заглядывающих под пальто в поисках подарков…

Леонтий горестно застонал и уронил несколько зелёных иголок на коммерческий линолеум аэропорта.

Всю дорогу он смотрел в окно из чёрного мерседеса, и не видел заснеженного города, перед взором расцветала иная картинка: на янтарный берег накатывали лазурные волны, а на безоблачном небе ярко светило огромное апельсиновое солнце.

Кузьмич с тревогой наблюдал за ним и бормотал:

– Зря вы так, Леонтий Егорович. Вы это… того… взбодритесь. А то, не ровён час, не понравитесь распорядителю. Скажет другую ёлку искать. А это же всем погибель. Мы с Сигизмундом Львовичем и Софией Дмитриевной к вам прикреплены. Нас же сразу за порог…