– Ну… аще и тако…да? Но не имею ничтоже, что предложить тебе, тако еси…

Взревел раб, чья ярость не знала границ, и коснулся он скверными руками своими власов главы, приближая оную к дыханию смрадному.

– Гой еси, мнишь себя боярином, а сам нищеты не видывал! Обутки с тебя, дабы ноги мои многогрешные не познали терний земных. Али хочешь вкусить гнева моего?

И вознёс руку свою, дабы покарать Плешивого, сей же, ужасом объятый, очи смежил и руками прикрыл лик свой, возопив:

– Ой ли! Добре, добре! Токмо не бей, молю тя!

Раб отпустил Плешивого, и пал тот на землю, а люд окрестный, яко реки текучие, обходили их стороной, сотворив меж ними пространство, дабы разыгралась драма сия.

– Шевелись, сука, дабы очи господские не узрели беззакония сего.

Плешивый же, не желая расставаться с утварью своею, надеялся, что слуги божьи пресекут бесчинство сие, но снимал обутки медленно, будто сквозь муки адские проходя, чем у раба гнев возгорал все сильнее. И пнул он Плешивого ногою своею.

– Ты что, глух?! Отдавай обутки! – взревел он, палачески сминая ноги бедолаги, дабы сорвать с них добычу.

– Ныне бо, нога увязла!

Паче гласом возвышенным отвеща Плешивый, не престая борения и супротивления. Вскоре же приспе к ним послушник, и гласом ако трубы возопи:

– Что сотворили есте зде, скоти?! Почто ряд нарушаете, а?!

Раб, иже тщился исторгнути сапоги от ногу Плешиваго, обратися к послушнику. Аки призрак явися ему лик его, и ужасеся раб послушника паче Плешиваго, и вся блатная дерзость отлете от него, егда рече:

– Аз… Ну… Разумеете, ваше мучительство, аз… Точнее он…

Но послушник не внемляше ему, и порази его бичом, лезвиями и шипами украшенным, и такожде Плешиваго, да возопиют оба от боли и повергнутся на землю, аки черви под дождем.

– Аз покажу вам, како нарушати строй! Востаните, скверные, и БЕГОМ возвратитеся в конвой, иначе в пыточную низвергну обоих!

Отскочиша два раба от земли, и побегоша во глубину сонмища людского, да не прогневают впредь слугу церквного. И хотя Плешивец восприял несколько тычков зело пакостных в грудь и хребет свой, все ж уберег ботинки свои, чему премного был рад душою. Возликова он, и пока шествовал, все твердил про себя случай сей дивный, мня себя воином храбрым. Впервые за лета долгие Плешивец смог отстояти честь свою, и доказати самому себе, что не есть он терпеливец убогий. Его трясло от радости великой, и шел ён бодро к месту дела своего, готов ко всяким напастям, аж вдруг некий муж из толпы изскочил, и кулаком огрел его прямо в ухо. Пал Плешивый наземь, и узрел того самего раба, что пред тем пытался скрасти у него ботинки. Плешивец сжался в позе младенца на земле, вопя аки зверь раненый, тщетно пытаясь заслонить руками голову свою.

– Аааа! Пощады! – Возопил Плешивец.

Вмиг исчезла вся бравада его, и не был он уж молодцем тем удалым, но снова стал скотиную дрожащей. И хотя он токмо что представлял себя героем, коий супротив супостата лютого устояти мог бы, теперь снова стал он ничтожным. К счастью, не похотелось супостату тому бити Плешивца и впредь, но пришел он дабы завершить начатое, а именно вырвати ботинки его поганые. Не обращая внимания на вопли Плешивца, раб сей наклонился, пальцами своими грубыми ощупывая шнурки кожаные. Видно было по очам его ясным, что ничто не остановит его от кражи сей, и что Плешивцу не уберечь достояние своё. Рабы вокруг глазели на сие действо непотребное, но никто не спешил помочь. Аль то боялись они сами пострадати, аль сочувствия не имели сердцем к Плешивцу.

– Загради уста своя, – рече он, пнув еще раз Плешивца, и нача снимати с него сапоги.