Кешка сел, стеклянный фонарь закрылся, перед ним ручка управления, экран. На экране глобус с зелёной точкой. Точка висит на окраине города над его домом. Он потянул ручку, «Папелац» устремился вверх, ручку вниз, в сторону, уже другая местность – невзрачный дом на веранде которого он помнил каждую доску, помнил, даже чувствовал шероховатость скамейки у калитки. Этот дом, во время учёбы в городе, останавливал мысли, сюда вели его дороги. Среди лета, в вечерних сумерках у открытого окна она губной помадой написала на его руке «Любаша» затем произнесла «Меня так называл Папа». Что может означать для безусого мальчишки подобное? Он так и думал, ничего – впереди два года учёбы, три армии, и на три же, она его старше, только увезли на восток, самый дальний ранее, за год до окончания.

Если сказать, что позднее он желал вернуться в прошлое, извиниться и исправить, нет и даже более того, разум подсказывал – по-другому могло быть хуже. Уходящие служить ребята, провожающие девчонки, и вариант – «Буду ждать – Жди, ты у меня одна» При этом сидит в подкорке – они не дожидаются; сидит в подкорке – ребята возвращаются… иногда с жёнами. Может подкорка, или не соответствие налитому в стакан с наложенным в тарелку, только закончилось – «Возьми свои фото, верни мои».

Армия служба в три года. Три года – «Людей здесь нет, одни солдаты», писали верно многие. Перерождение в солдата давило памятью прошлого: документальное кино со старухой без зубов – слёзы. Старая говорит о своём, а он видит морщины своих близких. Она, в полземли согнутая, стоит палкой подпёртая и он, в солдатской гимнастёрке видит себя пушинкой мира на памяти удерживающейся. Слёзы катились в темноте зрительного зала, висели сопли и ничего не утереть, страх сжимал внутренности – включат свет и все увидят хлюпика, что сидит рядом с ними, которые с оружием поклялись верности, с ними, которые получили назначение – первым эшелоном занять траншей в очередном военном конфликте. Упирающееся детство навсегда расставалось с ним. Это оно накатывало слезы. Слёзы катились, из-за оторванности от привычного, которое не замечал, не ценил и не мог ценить будучи каждый день рядом.

Здесь, он стал называть её – Любаша, но письма написанные вечером, утром рвал – девчонки не ждут. Возвращаться? – ещё та примета. Ребятам приходили конверты от подружек, он не ждал, нет ждал, но ночи и иногда не ошибался – она была с ним и её фото лежало в блокноте. Просыпаясь, он проверял книжечку…, и всё равно день был особенный, счастливый день – она берегла его весь день, она заслоняла от грубости и злобы, берегла от собственного высокомерия, главного его врага в этом мире.

Увидел домик и забыл о своей цели, но голос капитана вернул к намеченному – «Ты, до сей поры человека по сапогам оценивающий, над „Му-Му“, да старухой плачущий, гусениц из-под ног на травку переселяющий, а близких, доверившихся тебе заживо съедающий, поторопись, пока вновь плешивым и без зубов не остался» Действительно молодой и сильный мчал он в «Папелаце» над миром. Успеть, пусть в одном месте, но установить свою правду, свою справедливость. Он верил: его справедливость, его суд, будет и действенней и праведней чем суд Всевышнего.

Ручку в сторону – виден океан, очертания островов, край Российской земли. Чуть вниз – видны идущие грузовые суда, промышляющие рыболовецкие, в стороне, раскачиваются два ошвартованные краболова. Экипажи торопятся: в аврале, с одного на другое добычу перегружают. Закончили, перешли в каюту и из сейфа хозяина судна, в грязноватый в рыбной чешуе мешок не пересчитывая перекочевали банкноты, с ним капитан вернулся на своё судёнышко, подошёл к рулевому «Сын, разворачивайся к месту лова. Снасти соберите и в порт», затем спустился в кубрик, бросил мешок в угол, налил гранённый до краёв, выпил и лёг. Кешка вскипел: судно, государством построенное оказалось в собственности капитана и над морем, он тоже хозяин. На глазах грабёж, в сознании верх несправедливости, сознание требует – ручку в сторону, он рядом с судном, видны вмятины сбоку на носу, видна каюта с засыпающим капитаном. Рулевой держит курс поперёк волны. Кешкина мысль— «Держать по волне», усиленная «Папелацем», направляется на него. Повинуясь чужой воле судно меняет курс. Волна поднимает катерок и словно скорлупу опрокидывает, а следующая, накрывает сверху. Ещё миг и на воде палубный мусор. «С вами власти, толи борются, толи в доле состоят. На таком „Папелаце“ за неделю на земле справедливость установлю» подумалось Енокентию, нужно только побыстрее. Два касания к ручке и он на другом краю земли: внизу взрывы и смерти, разрушенные города, кровь, противогазы. На дорогах в пыли, жаре, толпы: женщины дети, жажда голод – бредут полуобморочные от своей ли власти, от тех ли, кто пришёл мир установить?