Мальчик уселся поудобнее, лениво прислушиваясь к часовым. Но те, как и всегда, даже не подозревали, что у них над головами, словно маленький дух-хранитель, восседал сын кухарки, зорко следивший за дорогой. Он и сам не замечал, что с его внимательностью мог бы заменить двух взрослых стражников в чёрных доспехах и вовремя заметить опасность, если бы такая появилась.

Но в этот день угрозы не предвещалось. В этот день возвращалась легенда.

Первый силуэт возник на горизонте, словно сотканный из дорожной пыли. Потом второй. Третий. Байек замер, вцепившись в черепицу крыши, как если бы от этого зависела его жизнь. Глаза мальчика расширились, сердце застучало быстрее. Когда же из пыльного марева, клубящегося над дорогой, начали проступать фигуры, он едва не вскрикнул от восторга. В последний миг сунул себе в рот кулак, заглушая радостный возглас, но его тело уже лихорадочно дрожало от нетерпения.

Три колесницы, запряжённые смоляными, как сама ночь, жеребцами, приближались к замку. Их массивные деревянные колёса с грохотом врезались в каменистую дорогу, разбрасывая гальку и песок в стороны. Они неслись вперёд с той холодной, методичной мощью, которая принадлежала только тем, кто не знал поражений.

Над центральной колесницей развевалось знамя. Гигантская жар-птица, вышитая золотыми нитями на угольно-чёрной ткани, полыхала в лучах солнца, её крылья, казалось, то вздымались, то опадали, будто она и впрямь готовилась вспорхнуть в небо. Байек на мгновение забыл дышать.

Внизу, у ворот, словно пробуждаясь от дремоты, засуетились часовые. Один из них, осознав происходящее, метнулся к сигнальному рогу. Его пальцы дрогнули, когда он поднёс инструмент к губам, и мгновение спустя воздух разорвал гулкий, торжественный звук.

Где-то в стенах дворца, в самом его сердце, сейчас зазвенят кубки, женщины прикроют рты ладонями, а княгиня Елена, быть может, слегка приподнимет уголки губ, услышав долгожданный сигнал. Чёрный легион вернулся.

Но Байека интересовало совсем другое. Он искал глазами одного-единственного всадника. И вот, наконец, увидел.

В голове у процессии, возвышаясь над всеми, на своём чёрном, как сама тьма, коне, ехал Хейдрал. Он был одет в броню, тёмную, выкованную самой ночью, и только на нагрудной пластине, виднелось золотое изображение Жар-Птицы, что трепетала и на знамени. В руке он держал меч – длинный, массивный, и даже с такого расстояния Байек мог разглядеть, как солнце отражалось на его безупречно наточенном лезвии.

Мальчишка перевёл свой взгляд на Призрака. Конь, чей образ снился ему в самых отчаянных мечтах, двигался так плавно, что казалось, он не мчался по земле, а скользил над ней, как тень, как само предвестие победы. Грива его, чёрная, как воронье крыло, отливала синевой в лучах солнца и развевалась на ветру. Казалось, будто она испускала слабое свечение. Остальные кони, сильные, выносливые боевые скакуны, выглядели рядом с ним жалкими. Призрак был больше, мощнее. Он был легендой.

Байек не раз воображал, как этот зверь нёсся сквозь бойню, разбрасывая врагов в стороны, как сухие листья. Как Хейдрал, стоя в стременах, с пронзительным боевым кличем рассекал лезвием воздух, нанося удары, от которых не было спасения.

Мальчишка сглотнул. Всё его тело горело от нетерпения. Он должен был увидеть генерала ближе. Он должен был увидеть Призрака.

Внизу с протяжным громким скрипом отворились створы, украшенные сложными резными узорами, изображавшими битвы прошлого. Крестьяне могли с легкостью взглянуть на небольшой внутренний двор замка, что по обыкновению скрывался от их глаз. И теперь они могли воочию узреть стены княжеской обители, выложенные из тёмного базальта, и посмотреть вблизи на венчавшие башни высокие шпили, что остриём устремлялись в небо, словно намереваясь проткнуть редкие облака.