Не получив утвердительного ответа, Уханов подошёл к сети, потрогал дель, похвалил:

– Хорошая нитка, цопкая. У меня такая же сеть была, да Колька об камни всю изорвал.

– Варнак твой Колька, – только и сказал ему Прокопий.

В этом замечании Уханову почудилась поддержка его заветным выстраданным помыслам.

– Вот я и говорю, трали-вали, женить бы его, – откликнулся он. – Может, поумнел бы!

Он с маху плюхнулся на продавленный диван, в потёмках не соизмерив его высоту. При этом под ним что-то хрустнуло. Уханов в недоумении приподнялся.

– Ты… ты иголку сломал! – обомлев, едва выдохнул Прокопий. – Ты что мне натворил, асмодей?!

– Я нечаянно… – молвил Уханов, в недоумении приподнимаясь, не на шутку струхнув. – Темно, трали-вали, я не заметил иголку…

И тут неожиданно вспыхнул свет – выключатель оставался включённым.

Ошарашенный случившимся, Уханов держал в сломанную насадочную иглу в руке:

– Я это, круть-верть, тебе свою принесу.

– Да уж принеси, принеси, – ласково попросил Прокопий и сурово добавил: – Сейчас же! Мне надо сеть сегодня закончить!

– Хорошо, – Уханов, сутулясь, пошёл к двери…

– Сроду не ходил, а тут приволок его чёрт с визитом, – бормотал сам себе Прокопий поджатыми губами. – Боров, чума ходячая.., визитёр!

Юрий Прохорович Назаров картавил: звук «р» он брал так, точно подтягивался на перекладине, а затем переваливался через «л» к следующему по слову звуку. И за такую вот фонетическую физкультуру он у сельских шутников получил себе прозвище Назарло́. По его личному мнению и глубочайшему убеждению, это был единственный за ним недостаток, других не было и просто быть не могло. В том же самом была убеждена его верноподданная Николаевна, женщина невнятного возраста, с узенькими раскосыми глазами и заколотыми на затылке глубокой гребёнкой волосами. Можно ли отнести к числу недостатков Назарло́ его неодолимую манию ни с кем и ни с чем, ни за что и ни под каким видом не соглашаться безоговорочно, а всё брать под сомнение – вопрос, может быть, спорный. Просто примем к сведению тот факт, что если бы, например, ему сказали, что земной шар крутится влево, против часовой стрелки, он бы ответил, что на это ещё как посмотреть. Для австралийца, живущего в другом полушарии, не будет ли как бы наоборот? А на такое пробное утверждение, что новый день начинается с «доброго утра», он возразил бы, что на это опять же, как посмотреть. Что день, если уж на то пошло́, начинается с начала дня, а что касается утра, то для кого-то оно будет доброе, для кого-то, может быть, и не шибко доброе. Особенно, когда надо бы опохмелиться, а денег нет и занять не у кого. Не пасовал он даже перед убийственно неоспоримыми фактами, выставляя доводы свои, как ему мнилось, столь же неоспоримые и убийственные.

Данное утро выдалось для Назарло «не шибко доброе». Нет, он не страдал с похмелья, такого рода болезни не касались его – он вёл правильный образ жизни. Когда он выезжал утром на сети, его остановила соседка, шедшая навстречу по улице, сказала, что её попросили на почте передать ему письмо. Назарло́ взял письмо. Обратного адреса не было, а подписано оно было от руки печатными буквами. Он уже давно с нетерпением ждал ответа из райсобеса и, весьма заинтригованный, поспешил в дом, где оставались его очки, аккуратно надрезал ножницами сбоку конверт. В конверте был другой конверт, поменьше, самодельный, из простой писчей бумаги. Назарло вскрыл и этот конверт и с удивлением вытащил за уголок салфеточную бумагу. Это была сложенная пополам, использованная по назначению туалетная бумага. С омерзением он машинально бросил бумагу на пол, потом осторожно взял её двумя пальцами и поспешно понёс к печке. В этот момент вошла Николаевна.