Через день Уханов запросился домой. У Прокопия было в плане ещё съездить на покос, посмотреть, не пробило ли недавним ненастьем зароды, и он, седлая коня, сказал Уханову:

– Ты там раскидай рыбу, бери половину и поезжай. А я уж завтра ворочусь.

Уханов так и сделал. Взял половину по количеству, выбрав крупных ленков, а всю мелочь оставил Прокопию.

– Ну, ты жукан! – сказал тогда ему Прокопий, – Ловко ты разделил рыбу, бесстыжий!

Уханов отхохотался. Отдать должное, он никогда не обижался, видно, и впрямь был до того бесстыж, что любое, даже резкое, обидное для кого другого слово, проходило мимо него; и когда, припёртый к стенке, не находил ответа, то либо крякал, либо, морща нос, хохотал.

Поздоровавшись и переминаясь с ноги на ногу, Уханов продолжал стоять у двери, точно перед ним был паркет, а он – в грязных резиновых сапогах.

– Что стоишь? Проходи, гостем будешь, – ответно поздоровавшись, сказал Прокопий, кивком указал на табурет.

Уханов сел. Сдвинутые к переносице «кустики» бровей придавали его крупному, не знающему бритвы, лицу насупленное выражение. Казалось, он был чем-то существенно озабочен. Прокопию оставалось только гадать, с чем же это пожаловал к нему Уханов. Потом вспомнил, что тот тоже сейчас дома один. Только старуха у него не в гостях у сына, как у Прокопия, а в больнице. Выходит, что он просто зашёл от скуки, за солидарность.

– Один домовничаешь… – не то вопрошая, не то просто что-то сказать, произнёс Уханов.

– Оди-ин, – нараспев отвечал Прокопий, подтверждая факт. – На днях заявится. У тебя когда?

– Телеграмму отбила, выписалась. Машину попутную ждёт.

– Не слыхал, свет будет сегодня?

Электричество давали в посёлке от дизеля, по вечерам, но все вот уже неделю жили без света, что-то там с генератором стряслось.

– В обед видел Фимку, электрика, говорит, может сегодня дадут, а может нет. Худо без света, – посетовал Уханов. – Так вечером, глядишь, чего-нибудь поделал бы, а при лампе, ничего не видать. У меня и стекла-то лампового нету… Это, как его… Я вот чего хотел тебя спросить, у тебя нет лишнего стекла?

«Если ты стекло занять пришёл, то издалека заехал», – подумал Прокопий.

– Одно, последнее, – указал он на кухонный стол, где стояла подготовленная им заранее на вечер керосиновая лампа – заправленная, с подрезанным фитилём, протёртым стеклом.

Начинало смеркаться, уже плохо было видно даже в очках, и Прокопий, положив деревянную насадочную иглу на диван, пошёл к печке, где на плите закипал чайник.

– Чай пить будем. Садись сюда. – Он поставил на стол вазочку с вареньем, хлеб, масло.

Уханов пил чай чинно и очень культурно, осторожно тянулся к вазочке с вареньем, точно боялся, что его шлёпнут по руке.

– Вроде свет дали, счётчик скрипит, – прислушиваясь, сказал Прокопий. – Включи-ка, выключатель у тебя над головой.

Сидя на стуле спиной к простенку, Уханов глянул через одно плечо, потом через другое, краем глаза заметил проводку – надо было встать и повернуться, чтобы дотянуться до выключателя. Он встал и, неуклюже повернувшись, локтём зацепил лампу, стоявшую на краю стола. Она упала на пол, тренькнуло стекло.

Прокопий, наливая в то время по третьей чашке чая, повернулся.

– В рот компот! – На скулах у него играли желваки.

– Я – невзначай…

– «Невзначай»! Последнюю дудку, коряга, разбил!

Кряхтя, Уханов полез под стол за лампой.

Будто в насмешку появившийся было свет в лампочке начал меркнуть, отчётливо стало видно красную спираль, и – разом настали сумрак.

– Ещё не лучше! – Прокопий поставил чашки на стол, вынул остатки стекла из горелки, снял верхнюю часть её и чиркнул спичкой.