Недовольство активностью Маруцци, продемонстрированное Оттоманской Портой, а также действия агентов русской императрицы в Черногории, значительно осложнили отношения Венеции с Россией к зиме 1768-1769 г.[929]10 декабря 1768 г., т.е. непосредственно после аккредитации Маруцци при венецианском Сенате, тосканский консул Коттини писал во Флоренцию, что Турция дала знать венецианскому правительству (через посла в Константинополе), что крайне отрицательно смотрит на открытие дипломатических отношений Венеции с Россией, говоря о необходимости точно следовать статьям мирного договора в Пассаровице 1718 г. В своем ответе венецианцы заявляли об уважении подписанных прежде трактатов и строгости избранной ими стратегии нейтралитета в начавшейся войне[930]. Что же касается русского посланника, то его присутствие в Венеции не должно было волновать Турцию: в сферу компетенции Маруцци входили исключительно торговые дела, политики никак не касавшиеся. Далее венецианцы отмечали, что статус Маруцци точно определен не был, поскольку маркиз имел одни и те же бумаги для представления во всех итальянских государствах. Кроме того, посланнику Венеции в Константинополе были даны указания лично разъяснить визирю истинное положение Маруцци в Венеции: якобы богатый православный купец Маруцци получил в России титул посланника в награду, между тем как подобного рода титулы не имели в Европе никакого значения.

Именно в этом смысле венецианское правительство интерпретировало беседу Д.М. Голицына с Паоло Реньером, о которой последний писал из Вены в уже упоминавшейся депеше от 30 апреля 1768 г. Маруцци, со ссылкой на Голицына, аттестовался венецианцами как «безродный, бесталанный, непосвященный в дела и не имеющий занятий»[931].

Итак, из письма Коттини видно, как деятельность Маруцци, которая должна была обеспечить поддержку России в русско-турецкой войне, изначально была двойным образом замаскирована: сфера компетенции русского посланника как бы резко ограничивалась, лишалась политического подтекста, и более того – русскому министру в Вене якобы были даже даны указания на фактическую дискредитацию Маруцци при возникновении конфликтных ситуаций[932].

Беспокойство Константинополя относительно возможного союза Венеции и России усиливалось в связи с распространением самых невероятных слухов о русско-турецкой войне. В марте 1769 г. в Венецию поступило сообщение о том, что Англия совершила «диверсию» в Средиземном море и напала на турок. Греки из числа венецианских подданных тогда же находились в полной уверенности, что Россия заключила с Венецией дружественный союз, целью которого было изгнание турок из Морей. Ходили слухи даже о конкретных договоренностях: за участие в войне на стороне России Венеция якобы получила Морею и Крит. Источниками ложной информации исследователи называют находившегося тогда в Тоскане Алексея Григорьевича Орлова и связанных с ним русских эмиссаров в Греции, которые таким образом стремились спровоцировать масштабное греческое восстание[933].

Венеция, понятно, старалась любым способом сохранить нейтралитет в начавшейся войне. Как утверждал Реньер в беседе с Кауницем, боевые действия грозили Венеции многими опасностями: спадом в торговле с Левантом, восстанием греческих подданных республики, подозрениями со стороны Турции. Сообщения о готовящемся отплытии русской эскадры из Кронштадта также не способствовали оптимизму венецианцев, и Екатерина II через венского посла Д.М. Голицына была вынуждена постоянно заверять Реньера в дружеском отношении русских к республике.