В то же время для антизападных политических и интеллектуальных кругов российского общества фигура Александра Невского стала чрезвычайно удобной для обоснования полного неприятия Запада. Церковь всецело поддерживала дело Александра и после его кончины. Он люб ее иерархам за его бескомпромиссное противостояние католицизму. Католицизм и папа римский были тогда единственными конкурентами, тогда как язычники-ордынцы не вмешивались в религиозные дела, и к тому же освободили церковь от налогов. Совпадение интересов одного политического деятеля и мощной, по существу единственной идеологической организации, привели к канонизации и возвышение образа Александра Невского в качестве образца для подражания.

Александр Невский выбрал антизападную политику в пользу проордынской, исходя из резонных и логичных умозаключений в своей системе ценностей. Главный аргумент, оправдывающий политику Александра Невского, заключен в следующем доводе: хоть Александр и придавил свой народ, но избежал войны с Ордой. Критика же деятельности князя состоит в том, что Александр Невский, переоценив степень угрозы с Запада, не стал исподволь готовить страну к борьбе со степняками, как это сделал потом Дмитрий Донской, а целиком переориентировал внешнюю и внутреннюю политику на империю Чингизидов.

Малочисленные немецкие рыцарские ордена тевтонов и меченосцев продвигались вперед, завоевывая слабые языческие племена Прибалтики, до тех пор, пока не встретили организованный отпор со стороны. На этом их экспансия захлебнулась. Куда уж было Тевтонскому ордену, завязшему в борьбе с Польшей и литовскими племенами, проглотить во много раз большую Русь со столь мизерными силами!

Поклонники Александра Невского считают его выразителем национальных интересов, что является неверным выводом. Понимания власти как концентрата национальных интересов имеет куда более длительную эволюцию. Александр, как и его предшественники, рассматривали Русь главным образом через призму своих княжеских уделов. Поэтому когда они приглашали идти войной на других князей половцев или ордынцев, то не видели в этом акте предательства национальных интересов, ибо боролись за реальные интересы своей княжеской династии, своих земельных наделов, за великокняжеских престол, а не за «государство Русь». И так было весь феодальный период по всей Европе. Лишь с образованием абсолютистских (королевских) государств формируется нация, а с ней понятие «национальный интерес». А до того новгородцы были одно, суздальцы – другое, галичане – третье (вспомним, что мушкетер д`Артаньян был гасконцем, но не французом, а то был уже XVII век!) и лишь князья представляли единый политический субъект, формируя феодальные государства-конгломераты с размытыми границами, потому они объединяли чуждые по многим параметрам племена и народы, но не консолидированные нации.

* * *

Исследователь той эпохи вправе выбирать версию событий того периода по своему вкусу, хотя в исторических анналах есть сходная ситуация. Герой Первой мировой войны маршал Петэн на суде объяснял свою позицию сотрудничества с гитлеровцами желанием сохранить от оккупации часть Франции и заботой о сохранении жизни французских граждан, для чего ему пришлось идти на жертвы: платить репарации (тоже своего рода дань) и отправлять работать на чужбину тысячи своих соотечественников (тоже делали князья). В ответ его приговорили к пожизненному заключению. А национальным героем стал де Голль, начавший, казалось бы, бесперспективную борьбу… Петэн спасал остатки государства, де Голль – национальный дух. Кто прав, если учесть, что де Голлю повезло – оккупация длилась недолго? А если бы она растянулась на десятилетия? Так стоило Руси бороться с Ордой или нет? Спор о событиях семисотлетней давности имел бы узкоспециальное значение, если б вслед за «призванием ордынцев» на Русь не произошло «призвание» нового цивилизационного кода, отличного от того, что, вроде бы, укоренился в период Киевской Руси.