Идея контакта человека с землёй как непременное условие возрождения русского поля становится ключевой в публицистике Ф. Абрамова: писатель видел в нём одно из главнейших условий существования человека. Рассматривая всю историю человечества как процесс отчуждения человека от земли, на которой он живёт, писатель часто обращается к опыту далёких предков, весь жизненный уклад которых соответствовал авторскому идеалу этих гармоничных отношений.

Исследуя мысли писателя о возрождении пашни, мы приходим к выводу, что Ф. Абрамов основную причину «умирания пашни» видел в неэффективности экономических отношений на селе, потере землепашцем чувства хозяина. Выступая за установление справедливо-рыночных отношений, публицист, безусловно, стоит на стороне крестьянина, настаивает на его исконном праве быть собственником земли, обретение которой можно сравнить с обретением человека на селе смысла существования, обретением себя, обретением своего Дома. Спустя десятилетия мы можем подтвердить правильность публицистического взгляда писателя на перспективу развития сельского хозяйства в России. Сегодня процветающими сельскохозяйственными предприятиями становятся те, в которых, благодаря установлению рыночных отношений, люди получили возможность быть хозяевами на своей земле.

Почему Фёдора Абрамова так волновала проблема облика современной деревни? Чем обусловлен его протест против «жилых коробок» пятиэтажек, поднявшихся на месте исконных русских изб? «Какая может быть связь с кормилицей-землёй своего огорода и домашним скотом, если под ногами – пять железобетонных междуэтажных перекрытий, если огород и живность далеко на отшибе?» – сокрушается писатель в очерке «От этих весей Русь пошла…» (1979—1980 г.) [10, с. 116]. В этих словах – ответ на поставленные выше вопросы: «связь с землёй» – непременный абрамовский постулат – нарушена!

Дело не только во внешнем безобразии новоявленных русских селений: «серый каменный нарыв пятиэтажных жилых коробок» чужд, по мнению писателя, самому укладу крестьянства. Выступая против такой «перестройки» деревни, против очередной «кампанейщины», он не боится показаться консерватором, прославляющим «избяную Русь». Мысль Ф. Абрамова глубже и намного перспективней всех «перспектив» перестройшиков: публицист выступает против «духовного запустения», к чему, несомненно, приведет разрыв с «кормилицей – землёй» [10, с. 117].

Обращение писателя к опыту предков, так трепетно относившихся к возведению дома, его внутренней и внешней эстетике, вовсе не случайно: повсеместная «удручающая картина» запустения земли заставляет вспомнить, что здесь «прежде ходила волнами рожь, голубел цветущий лён, розовел клевер» [10, с. 108]. Сторонник патриархального уклада, Ф. Абрамов прекрасно понимает, что взаимосвязь запустения угодий и нынешнего облика русского села – самая прямая: «Ведь испокон веков мужицкая семья жила в избе. Берестяная колыбель под её матицей почти никогда не пустовала, и застолье было многолюдным» [10, с. 110]. Не приходится сомневаться и в прочности тех изб, ведь их строили на века. «Крепко и умело держали плотницкий топор наши далёкие предки», – пишет в очерке писатель [10, с. 111]. А за словами этими невольно читается горький упрёк: где же сегодня эти умелые мастера, почему богатейшие плотницкие традиции уходят из жизни, почему побеждает «перспективное» уродство?

Публициста по-настоящему волнует вопрос: «Не потеряет ли многовековая избяная Русь с индустриализацией строительства своих национальных черт, своего неповторимого сложившегося облика?» [10, с. 114]. Вывод Фёдора Абрамова: рано сносить деревянные дома. «Нет, не умерла изба! Умирают как раз скороспелые, навязанные деревне каменные и деревянные творения, потому что чиновники-устроители пытались спроектировать не только тип жилья, но и быт, и вкусы сельского труженика», – считает писатель [10, с. 124]. Для доказательства тысячелетней истории русской избы он приводит интересный пример: в Троицком раскопе Новгородского кремля находятся брёвна, пролежавшие восемь столетий, в музее деревянного зодчества этого же города стоят избы-экспонаты, срубленные в двенадцатом веке [10, с. 111].