Резюмируя рецензируемого автора, Констан писал, что «цель Священного союза была двойной и двусмысленной, или скорее, она преследовала последовательно две цели» [11]. Первая цель была бесполезной, так как европейскому миру после окончательного изгнания Наполеона ничто не угрожало, вторая – невозможной, так как мир неудержимо работал над собственным улучшением и сохранять его в неподвижности было химерой. Поэтому подспудно возникла новая цель – противостоять конституционным режимам, которые с исторической неизбежностью стали распространяться по Европе. Таким образом, идея мира обернулась идеей войны.

С апологией Священного союза выступил Шатобриан в палате депутатов 25 февраля 1823 г. Как министр иностранных дел Шатобриан должен был оправдать в глазах общественного мнения необходимость интервенции в Испанию для подавления там революции. Противники интервенции, поддерживаемые Англией, ссылались на международное право, запрещающее вмешательство во внутренние дела других государств, и осуждали решение Священного союза. Объявив себя сторонником принципа невмешательства («ни одно правительство не имеет право вмешиваться во внутренние дела другого правительства» [10, с. 337]), Шатобриан сделал существенную оговорку: «Исключая те случаи, когда под прямой угрозой находятся безопасность и жизненные интересы этого правительства» [там же]. При этом, предупреждая возможные возражения своих оппонентов, апеллирующих к английскому мнению, он сослался на опыт Англии. Он привел английскую ноябрьскую декларацию 1793 г., призывающую к интервенции против революционной Франции. Далее, проводя параллели между французской и испанской революциями, Шатобриан заявил, что Священный союз действует вполне в духе английской декларации и более того сама Англия не исключает права вмешательства в исключительных случаях. При этом он сослался на циркуляр Каслри от 19 января 1821 г., в котором говорилось: «Должно быть ясно усвоено, что никакое правительство не может быть в большей степени, чем британское, склонно поддерживать право каждого государства или государств на интервенцию в случае, когда его непосредственной безопасности или его жизненным интересам угрожают внутренние распри в другом государстве» [10, с. 340]. Шатобриан не мог не понимать, что этот циркуляр представляет собой политический анахронизм. Его автор покончил жизнь самоубийством, и во главе внешней политики Британии теперь стоял его личный и идейный враг Дж. Каннинг. С которым, кстати, у самого Шатобриана сложились вполне дружеские отношения еще с тех пор, когда он был послом в Лондоне. Не будет сильным преувеличением сказать, что относительно мирное разрешение испанской проблемы, не переросшей в большую общеевропейскую войну, стало возможным благодаря изначальной установке английского и французского министров на сохранение личных отношений. «Если бы связывающая нас дружба, мосье, смогла бы поддержать взаимную расположенность между нашими странами!» [8, с. 421]. В доверительной беседе с преемником Шатобриана в должности французского посла виконтом Марселю Каннинг сказал: «В настоящих обстоятельствах мы должны извлечь большую пользу из нашего союза. В наших обоюдных интересах действовать согласованно по Мадриду, не показывая, что мы договорились. Я надеюсь, что таким образом мы достигнем мира, и всеобщее счастье будет результатом наших трудов» [8, с. 422].

Для придания переписке интимного характера Каннинг с позволения Шатобриана стал писать ему по-английски. Тем самым французский язык писем самого Шатобриана перестал быть языком официальной дипломатии, и вся их переписка приобрела характер дружеского общения на родных языках.