Возможно, что по этим же самым причинам Священный союз до 1818 г. не привлекал к себе серьезного внимания со стороны общественного мнения. В 1818 г. после публикаций актов Аахенского конгресса о Священном союзе заговорили как о реальной политической силе. Конгресс в Аахене первоначально мыслился как переговоры представителей стран – участниц Четвертного союза, заключенного в ноябре 1815 г. Австрией, Англией, Пруссией и Россией для наблюдения за Францией и предотвращения возможного рецидива бонапартизма. Поскольку в Аахене Франция официально присоединилась к Четверному союзу, то последний утратил всякий смысл. И тогда идея Священного союза не разделяющего, а наоборот, объединяющего европейские державы, оказалась востребованной. Став своего рода «правопреемником» Четверного союза, Священный союз получил не свойственные ему изначально полицейские функции, но направил их теперь не против какого-либо государства, а на поддержание порядке в Европе. При этом подразумевалось, что потенциальными нарушителями порядка являются не монархи, законно занимающие свои престолы, а народы. Именно это имел в виду Д. Прадт, когда писал по поводу деклараций Аахенского конгресса: «Общественное мнение решило, что оно сняло покрывало, окутывающее секретный союз государей против народов. В это поверили с тем большим основанием, что многие фразы этой декларации напоминали акт о Священном союзе, который при его публикации был расценен как Апокалипсис дипломатии» [19, с. 301].

Впрочем, пока народы вели себя спокойно Священный союз не вызывал ни споров, ни особого интереса. Когда же в начале 1820-х годов в Европе поднялась новая революционная война, Священный союз стал одной из наиболее обсуждаемых тем в европейской публицистике. Либеральные авторы констатировали перерождение Священного союза и видели в нем стремление остановить естественное развитие европейского континента. В газете «Courrier français» от 28 октября 1822 г. появилась рецензия Бенжамена Констана на брошюру Альфонса Жака Мауля «О Священном союзе и ближайшем конгрессе» [16]. Констан ставил в заслугу автору брошюры то, что тот пишет не об определенной цели, преследуемой Священным союзом, как это делают большинство авторов, а показывает, «как эта цель изменилась, и как творение выскользнуло из рук творца». «Любопытно наблюдать августейшее собрание, – продолжает Констан, – согласовывающее с глубиной и усилием средства для поддержания мира в Европе, и доводящее ее своими комбинациями до положения, в котором вот-вот начнется война» [11]20.

Священный союз, стремящийся к тому, чтобы ничего не менялось вокруг него, изменился сам и продолжает, как утверждает Мауль, меняться. Александр I, представлявший себя «могущественным апостолом порядка, права, стабильности и всеобщей законности», принял неподвижность за мир. Побудительными причинами изначально были стремление успокоить народы, пережившие бурные потрясения революционной эпохи, и вернуть людям человеческое достоинство. Изначально не имея перед собой никакой практической цели, Священный союз являлся лишь средством для самовыражения экзальтированного царя. Поэтому эта царская идея не вызвала энтузиазма ни у дипломатов, встретивших ее с улыбкой, ни у народов, «которые легко осознали, что нет никакой необходимости в коалиции всех государей, для того чтобы поддерживать мир в Европе, когда и так никто не хотел войны» [16, с. 8–9]. Более важным для европейских народов стало требование совершенствовать политические системы внутри своих государства. И вот тут, как пишет Мауль, нашлась работа для Священного союза: «От филантропических теорий, которыми его создатель обернул его колыбель, он перешел на проторенные пути административных дрязг (administration tracassière)» [16, с. 11]. Для Александра I это означало пожертвовать принципами, вдохновившими его на создание Священного союза. Царь не мог предвидеть, что ему придется пожертвовать греками, надеющимися на его помощь против Турции, отдать всю Италию австрийцам, поддерживать во Франции ультраправых, добившихся отставки министерства Ришелье.