В дипломатических кругах идея Александра I не встретила понимания. По свидетельству Роксандры Стурдзы, «императора стали считать либо фанатиком и слабоумным, либо искусным и глубоким макиавеллистом» [12, с. 242–243]. Первую точку зрения об умственном нездоровье царя и безобидности Священного союза высказал британский министр иностранных дел Р.С. Каслри. В донесении Р.Б.Дж. Ливерпулю от 28 сентября 1815 г. из Парижа, назвав Священный союз «возвышенным абсурдом», он тем не менее положительно оценил саму идею объединения трех могущественных монархов, готовых использовать «всё свое влияние для поддержания мира». И даже принцу-регенту советовал принять предложения царя и «соединиться сердцем и душой с августейшими союзниками». Правда при этом Каслри, по его словам, осмелился выразить Александру I «свое удовлетворение, что союзники не придали этому документу (т.е. Акту о Священном союзе. – В. П.) официального характера, который он бы неизбежно получил при публикации в качестве государственного акта». По мнению английского дипломата, Священный союз должен быть делом совести европейских монархов, а не предметом политических дискуссий. Любопытно, что главным аргументом в пользу искренности русского царя, Каслри считает его умственное расстройство: «Несомненно, рассудок императора не совсем здоров. В прошлом году было достаточно оснований считать, что он стремится к завоеваниям и господству. Теперь же всеобщее мнение состоит в том, что он настроен основать свою славу на принципе мира и доброжелательности. С тех пор как решен польский вопрос в течении дел ничто не обнаруживает иную цель. Он представляется по-настоящему искренним» [цит. по: 5, с. 65–69]. Примерно с этих же позиций, представляющих Священный союз как систему идей, не противоречащих миру, писал 31 декабря 1817 г. французский посол в Петербурге Жюст де Ноай графу де Ришелье, занимавшему в то время пост министра иностранных дел. Мысль его заключалась в том, что Александр I, провозгласив нравственные принципы в политике, сам стал их заложником. Каковыми бы ни были его истинные намерения, он не сможет открыто нарушать то, что сам «торжественно провозгласил» [3, с. 529].

Иную реакцию Священный союз вызвал у австрийской дипломатии, представленной канцлером К. Меттернихом и его советником Ф. Генцем. С их точки зрения под мистическими заявлениями о мире и братской любви скрывались воинственные замыслы царя. Правда, когда стали распространяться слухи, представляющие Священный союз как воплощение идеи крестового похода против мусульманского мира, Меттерних, как и Александр I, со своей стороны поспешил заверить Турцию в том, что ей ничего не угрожает. Примерно в то же время австрийский канцлер выступил на страницах «Австрийского наблюдателя» с разъяснением для журналистов неофициального характера Священного союза, который является не межгосударственным соглашением, а всего лишь выражением чувств и мыслей отдельных государей по поводу взаимоотношений народов и правительств [17].

Почему европейские дипломаты не приняли всерьез идею Священного союза? Во-первых, потому, что в его тексте они не обнаружили никаких взаимных обязательств правительств по отношению друг к другу. Во-вторых, документ не только начинался, но и заканчивался провозглашением принципов, которые одновременно представляли и цель, и средства ее достижения. Против этих принципов нечего было возразить, но использовать их в практике международных отношений также было невозможно. В-третьих, Акт о Священном союзе был составлен и подписан лично государями, без контрасигнации министрами и без ратификации структурами государственной власти. В-четвертых, подписанию Акта не предшествовало его обсуждение на международных переговорах, а просто государи в процессе личного контакта друг с другом ставили свои подписи.