«Будет ли правительство продолжать трезвое понимание Столыпина генерал-губернаторской власти как супер-арбитража в юридической оценке распоряжений других властей в областях административных и экономических, или же задача ее получила более ограниченный радиус, сводясь к замене сложного термина “управление краем” упрощенным термином “командования обывателями края”, – спрашивал автор письма из Уфы от 28 апреля к С.Н. Палеологу в Петроград. – Я понимаю, что во время войны должности Командующего войсками и Генерал-Губернатор слиты. Но во время мира это один из тормозов для того, чтобы население чувствовало себя под этой властью не только “приказывающей и наказывающей”, а в уверенности, что можно жить и давать жить другим, не беспокоиться за завтрашний день и в доверии в благожелательности власти. Только такая уверенность сделает поляков и галичан надежными подданными, ибо лишь при ней они увидят, как много они выиграли, переменив Владыку. Неужели умрет прекрасное зерно, насажденное Столыпиным».

В назначении А.Н. Хвостова министром Внутренних дел член Гос. думы И.М. Гамов видел «перемену к худшему». «Министром Внутренних дел назначен крайний правый депутат Хвостов. Вот вам и новый курс, – писал он 1 октября из Петрограда к Л.М. Гамову в Благовещенск. – Правительство не обращает никакого внимания на общественное мнение и делами назначений по-прежнему ведают различные проходимцы Распутины, Варнавы и пр. Несмотря на это, внутри спокойно: все демократические организации скрепя сердце решили молчать до окончания войны. Все правительственные меры, раздражающие население, демократия считает провокациями в целях скорейшего заключения мира с Вильгельмом. Вызвав бунты и волнения, правительство может всю вину сложить на народ и заключить мир».

«Мы снова вступаем на опасный путь заигрывания с общественным мнением, – жаловался Н. Тальберг в письме из Петрограда от 20 июня к С.С. Онгирскому в Курск. – Путь этот в конце 18-го столетия во Франции и привел к эшафотам, а у нас в 80-х годах обагрился царственной кровью. Рано или поздно хмарь эта пройдет, но чего это будет стоить».

«Сознание величины событий очень смутно в народных массах, – писал С. Кондурушкин из Серноводска Самарской губ. 18 июля И.В. Гессену в Петроград. – Еще смутнее сознание опасности нашего поражения. Народные массы неподвижны и безвольны. Общество, не привыкшее к самостоятельности, в данный момент внушает мне меньше доверия, чем наше дурное правительство. Там есть хоть привычка “пасти стадо” и когда нужно “щелкать бичом”. Прошел год войны, а в стране нет даже самых общих единых сознаний, доступных и министру, и последнему мужику. Не верьте тем, кто скажет: нам все равно, пусть будут хоть немцы: это слова людей в раздражении на свое местное начальство. Планомерное осведомление об опасности этой войны могло бы в три месяца сделать Россию деятельной и единодушной».

Едва открылась сессия Государственной думы, как со всех сторон посыпались советы, как ей следует себя держать, какие начинания проводить в жизнь. Ожесточилась и критика каждого шага правительства.

«Гос. Дума должна говорить властным голосом, – писал Ф.А. Недоходовский из Ильинского Калужской губ. 20 июля члену Гос. Думы А.И. Шингареву в Петроград. – Всякие колебания гибельны. Избирательный закон должен быть изменен. Скажут – не время теперь, но разве лучше сражаться никуда негодным оружием, способным привести к Цусиме и Мукдену».

О своем тяжелом впечатлении от заседания Государственной думы сообщали и другие корреспонденты. Даже один из ее членов А. Ладыжин-ский писал 26 июля Е.Г. Ладыжинской в Зубцов Тверской губ.: «Я убежден, что нас совершенно зря вызвали в Гос. Думу. Дела никакого мы не делаем, да и делать-то нечего. Я по секрету спросил Поливанова, зачем нас собрали. Он ответил, что правительство опасалось раздражить депутатов, которые настаивали на созыве. Возможно, что Гос. Дума закроется раньше, чем все предполагали».