В современной теории социальной политики в отличие от конкретной экономики и нерегулярной благотворительности количественные показатели (будь то тонны, кубометры, миллиарды единиц любой валюты) могут играть лишь второстепенную роль. Цивилизованная же социальная политика нашего времени устанавливает правильные пропорции, соотношения, проверяя их в коэффициентах, долях, других критериях, соотнося с общими принципами социального государства. Но именно такая позиция все больше изживается в ходе социальных реформ XXI в. Окончательно разрушена Единая тарифная сетка (ЕТС), из законодательной базы изымаются и без того не соблюдавшиеся различные документы, устанавливавшие в долях и процентах расходы, например, на науку, здравоохранение, образование, оборонные цели.

Распространяемое российскими реформаторами представление, будто активную социальную политику можно вести лишь при благоприятных условиях в преуспевающих странах, находит известный отклик в сознании многих россиян. Между тем конкретная история свидетельствует о другом. Нередко коренные повороты в области социальной политики, следствием которых становилась ее резкая активизация, ее перевод на значительно более высокую орбиту, совершались именно в чрезвычайных ситуациях. Можно вспомнить глубокие социальные реформы Ф.Д. Рузвельта, осуществленные в разгар Великой депрессии. Еще более впечатляющим был образ действий консерваторов в социальной сфере Великобритании в 1940–1941 гг., когда страна находилась под угрозой массированного вторжения гитлеровской Германии на ее территорию. Подняв социальную политику на недосягаемый прежде уровень, они открыли современную историю социального государства. Расхожее представление, будто государство становится социально ответственным не в результате принятия обществом определенных политических решений, а вследствие достижения определенного уровня экономического развития, никоим образом не может быть вписано в реальный исторический контекст становления социальных государств.

Государство как никакой другой институт современного общества обладает широкими возможностями для поддержки определенных ценностей и концепций и утверждения их в практической политике. Доминанта социально-политической линии новой российской власти в соответствии с интересами тех слоев, на которые она опиралась, проявлялась, в частности, в стремлении снять с обсуждения коренные проблемы функционирования социально ответственного государства. Среди них – вопросы о необходимости государственной политики регулирования доходов и собственности, заработной платы, границ, выход за которые делает чрезмерное социально-экономическое расслоение неприемлемым с разных точек зрения.

Усилия были направлены на то, чтобы расчистить каналы для интенсификации совершенно несвойственного в рамках цивилизованной социальной политики перераспределения средств «снизу вверх» под флагом борьбы с «государственным патернализмом» и «социальным иждивенчеством». Резкое усиление дифференциации доходов объявлялось чуть ли не неизбежной платой за переход к рынку, а также условием инвестиционного роста, структурной перестройки, требованием социального государства.

Однако применение даже относительно небольшого набора давно и широко применяемых в ведущих странах Европы критериев позволяет надежно отделить социальные государства от тех, которые без видимых оснований стремятся слыть ими. Вряд ли даже самый ярый адепт существования особой российской модели социального государства найдет хотя бы два-три индикатора, по которым Россия соответствует его канонам. Вместе с тем отечественная социальная сфера изобилует самыми разнообразными диспропорциями и перекосами, избавление от которых должно было бы стать важнейшей целью современной социальной политики России. Вот только один, но чрезвычайно важный пример, который содержит эмпирические данные (см. табл. 1), позволяющие сделать веские выводы о мере социальности Российского государства.