Не случайно, что в центре особого внимания оказалась польская модель «шоковой терапии». Для этого были некоторые основания. В Польше, как в России, пусть и в меньшей степени, существовали обстоятельства, каких не было, например, в Венгрии, в Чехии и Словакии. Экономическая ситуация в обеих странах определялась критическим товарно-денежным неравновесием. Требовались решительные действия, направленные на его преодоление. Однако в России стремившиеся к власти реформаторы правого толка, говоря о польском опыте, думали в первую очередь не об интересах дела, а о личных амбициях.

В итоге польская модель «шоковой терапии» в российском исполнении стала узнаваемой, главным образом, по наклеенной этикетке, но никак не по содержанию. Есть все основания утверждать, что между социально ориентированной рыночной экономической политикой, проводившейся в Западной Европе, и польской «шоковой терапией» было гораздо больше сходства, чем между «шоковыми терапиями» в российском и польском исполнении. Для доказательства этого сошлемся на одну маленькую, но существенную деталь. Польские руководители, готовя «шоковую терапию», четко заявили, что минимальная зарплата у них в любом случае не будет ниже 100 долл. США в месяц и выполнили свое обещание. В России же в первый месяц реформ, в январе 1992 г. даже не минимальная, а средняя зарплата составила 6,8 долл. США [3, с. 10].

Было и другое важнейшее обстоятельство, которое практически исключало возможность того, что взгляды сторонников социального государства смогут оказывать преобладающее влияние на формирование политического курса постсоветской России: они противоречили текущим интересам и потребностям выходящей на авансцену бюрократии. К началу 90-х годов, когда Россия встала перед фактом неизбежности реформ, в стране не было необходимого в переходный период ответственного государства, способного вырабатывать соответствующее переживаемому этапу нормы, а также надлежащих органов исполнительной власти, обеспечивающих следование им на практике.

Государственные органы все более заполнялись теми, кого мало волновала профессиональная деятельность в нем как таковая, но чрезвычайно привлекали карьерные возможности, понимание, основанное на опыте последнего времени, что исполнение распределительных и контрольных функций власти всегда может быть конвертировано в валюту. В итоге российская бюрократия становилась все менее профессиональной, все более многочисленной и безразличной к повседневным нуждам народа, но обладающей все большей властью.

Превращаясь в доминирующий слой общества, отечественное чиновничество стремилось к достижению двух основных целей: большего доступа к материальным благам в официальной и неофициальной форме и меньшей загруженности повседневной, требующей высокой квалификации, но не сулящей непосредственных материальных выгод деятельностью. При этом было весьма желательно, чтобы названные стремления и основанная на них политика вписывались в какой-либо признанный в мире бренд. Но ни консерватизм, ни социалистические течения в их реформистской и революционной форме не могли удовлетворить последнего пожелания российской бюрократии. До некоторой степени на это способен либерализм, но только в той части, в какой он призывает к сокращению государственных функций, но ни в коем случае не тогда, когда он требует удешевления государства, сокращения численности чиновничества и изживания коррупции. Все же за неимением лучшего выбора отечественная бюрократия предпочитала рядиться в либеральные одеяния. Однако все это не имело ничего общего с основными направлениями классического либерализма. Это было российское ноу-хау – чиновничий либерализм, или