По мнению американского синолога Арифа Дирлика, на современном этапе движение госюэ служит примером того, что отстаивание традиции уже не исключает модерность, а является попыткой выработать альтернативную форму ее. Однако он же признает неплодотворность противопоставления одной традиции другой: китаецентризм оказывается лучшим способом воспроизведения западоцентризма. Требуется, подчеркивает американский синолог, «более глобальная перспектива для сопоставления культур, чем китайско-западная бинарность» [9, c. 6, 12].

А австралийский синолог Джон Мейкхем вообще сомневается, что можно выстроить «альтернативную модерность» на романтическом задоре и «патриархально-националистической эпистемологии (epistemological nativism)», которые характеризуют подобные поиски самобытности [17, c. 104]. Еще в ходе дискуссий 80-х годов идея «возвращения к истокам» и самодовлеющего развития была отвергнута участниками как неконструктивная. Открытость внешним влияниям осознавалась большинством как залог полноценной модернизации.

Более того, отдельными учеными подчеркивалась взаимозависимость между благосостоянием страны и интенсивностью ее внешних связей: «В истории Китая в периоды его наибольшего могущества и расцвета культурный обмен с внешним миром… шел интенсивно и оживленно, и это способствовало развитию производительных сил общества, усилению могущества государства; периоды его ослабления отмечены отгороженностью от внешнего мира, боязнью культурного обмена, что вело к упадку» (Цзи Сяньлинь) [цит. по: 5, c. 65].

Заслуживающей серьезного внимания попыткой совместить национальное самосознание с тем, что А. Дирлик назвал «глобальной перспективой», и выстроить некую общую платформу для распространенных в КНР подходов представляются ежегодные доклады академического Центра по модернизации. Взывая к патриотическим чувствам, авторы в полной мере демонстрируют национальную гордость: «Китай обладает великой историей, древней культурой и уникальными людьми. Ничто в мире не сможет остановить его развитие, принизить мудрость китайского народа, сдержать прорыв китайских инноваций или ограничить возможности развития страны» [цит. по: 4, c. 81, 231].

При этом вопреки «китаецентристам» центральной в подходе к модернизации становится установка на «открытость», которая переосмысливается в патриотическом духе, оказываясь свидетельством величия Китая и его уверенности в будущем. «Великая нация должна открыто смотреть на мир, а цивилизованная страна – открыть ему свое сердце» [там же, c. 74], – таким эмоциональным обращением начинался первый доклад Китайского центра исследования модернизации.

И создание при Китайской академии наук специального Центра, и ежегодная публикация им с 2001 г. обзорных докладов о «модернизации в мире и Китае», казалось бы, свидетельствуют о торжестве модернизационной парадигмы в КНР. Все же неслучайно авторы избрали стилистику долженствования, чтобы обосновать необходимость изучения истории и теории модернизации: их защита «открытости миру» носит в немалой мере полемический характер.

Проявляя мировоззренческую открытость, китайские авторы стремятся обосновать особенности современного развития КНР новейшими концепциями модернизации. Наиболее адекватными признаются концепция «множества модерностей (multiple modernities)» израильского ученого Шмуэля Эйзенштадта [10, c. 1–29] и комплекс концептов западноевропейской социологии («рефлексивная модернизация», «текучая» или «пролонгированная» модернизация, «общество риска»), объединяемых общим понятием «вторая модерность (second modernity)» и связываемых с именами Ульриха Бека (ФРГ), Энтони Гидденса и Зигмунта Баумана (Великобритания) [1; 7; 11; 23] а также с идеями «мультикультурной» модерности Алена Турена и Мишеля Вевьёрки (Франция) [19, c. 413–517; 22].