Ни о какой «регионализации» речи в МГЛУ не шло: чай не английский, где как раз в период нашей учёбы «англичан» начали делить по принципу «британский английский» и «американский английский». Надобности в этом и не было ввиду относительной понятности практически любого диалекта.

Мой личный опыт показывал, что, как минимум, существует используемый в Канаде «квебекский» французский, который не всегда очевиден для понимания жителям метрополии ввиду близости звучанием американскому английскому. Удивительно, насколько оба языка, английский и французский, одинаково глубоко и похоже отошли от варианта, используемого в Старом Свете. Неужели во всём повинен североамериканский климат?

Дальше – больше, я стал искать и записывать образцы других существующих акцентов. Некоторые региональные разновидности отличаются от стандартизированного французского произношением, словарным запасом, иногда даже грамматикой. Какого-то сверхъестественного профессионализма в этом вопросе мне достичь не удалось, однако постепенно я начал слышать и угадывать местный колорит и говор людей из разных частей страны. В Марселе своя особая мелодика, «фонетические фишки» и необычные слова. В Страсбурге речь звучит так, будто говорят немцы, настолько явственно ощущается влияние немецкого языка. Выяснилось, что есть особенности произношения в Бельгии и Швейцарии. Бельгийцы произносят слова немного мелодичнее и распевнее, а швейцарцы – медленнее. Забавно говорят креолы на Карибских островах и на Гаити. Не забываем про Северную Африку и явственное влияние арабского на диалект жителей Марокко, Алжира и Туниса. Отдельно идёт африканский французский, который, на самом деле, сложно объединить в один вариант, так как существуют значительные различия между двумя десятками стран южнее Сахары, в которых широко распространён французский.

Эта тема не на шутку увлекла меня на первых курсах.

В МГЛУ помимо вышеописанных трудностей постижения языка продолжилась упомянутая в начале повествования чехарда с именем. Здесь я на Жоржа уже не откликался, по привычке представляясь всем Юрой. Жестокая расплата не заставила себя ждать: я не мог сдавать сессии. Доходило до смешного, преподаватели отказывались ставить отметки в зачетку (в которой отсутствовала фотография!), якобы выписанную на совершенно другого человека. Всякий раз приходилось дополнительно предъявлять студенческий билет. В тот момент я оценил и полюбил фильм «Москва слезам не верит», создателям которого безмерно благодарен за многократно спасавшую меня в разных жизненных ситуациях фразу «Георгий Иванович, он же Гога, он же Гоша, он же Юрий, он же Гора, он же Жора!». Этой цитатой я прикрывался бессчётное количество раз, без неё моя жизнь была бы не в пример сложнее.

Инъяз стал очередным «именным» водоразделом: все, с кем познакомился в университете, стали последним поколением моих знакомых, которые знали меня исключительно Юрой. Дальше деваться от сочетания «Георгий Викторович» было уже некуда. Лишь самые близкие из новых знакомств посвящались в мою «страшную тайну» и внутренний дуализм, достойный странной истории доктора Джекилла и мистера Хайда, если ещё существуют люди, читавшие и помнящие эту готическую повесть шотландского писателя Роберта Стивенсона.

Первые в жизни небольшие, но честно заработанные деньги мне принёс французский язык. Дело было так.

В 1998 году в Москве проходили Первые всемирные юношеские игры, на которые усиленно набирали волонтёров из числа студентов московских вузов. Естественно, мы чуть ли не половиной курса записались на это многообещающее мероприятие. Все жаждали получить столь вожделенную практику и, конечно же, поработать непременно с командой Франции. Увы, франкофонов оказалось много больше, чем французов и даже чем франкоязычных делегаций вообще.