Только с того дня, майор изменился, он больше молчал и места себе не находил, но обсуждать приказы, он не привык и изменить ход событий, было уже не в его власти.

Через месяц после последнего заседания суда и пришёл к нему Виктор Петрович, словно ещё больше накалив и так раскалённое масло. И случилось то, что нервы майора не выдержали и он пустил себе пулю в лоб.

Дежурный выбежал из кабинета и побежал к начальнику РОВД, полковнику Чумакову Валерию Андреевичу. И когда полковнику доложили, он был крайне удивлён, но встал и выйдя из своего кабинета, прошёл к кабинету Колесникова.

– К нему кто-нибудь заходил перед тем, как он… выстрелил? – спросил Валерий Андреевич.

– Да, у него адвокат был… адвокат Сергея Павленко. Виктор Петрович. Я слышал голоса, но не прислушивался к ним, товарищ полковник! – доложил дежурный лейтенант.

– Об этом никто знать не должен. Ты понял меня? – не поворачивая головы, спросил полковник.

– Так точно! Никто не должен знать! – громко ответил лейтенант.

– Капитана Нестеренко ко мне! – сказал полковник и тут же ушёл по коридору в сторону своего кабинета.

Через час, всё РОВД обсуждало гибель майора Колесникова Егора Алексеевича, который погиб во время выполнения задания по поиску и задержанию особо опасного преступника и дело постарались закрыть.

Виктору Петровичу предъявлять какие-либо обвинения не стали, чтобы не разглашать того, что произошло. А через двадцать дней, которые Сергей отсидел в камере вместе с Шершенём и Дикарём, его вывели из камеры и провели во двор РОВД, где стоял крытый фургон. Несколько конвойных, с собаками на привязи, которые с остервенением лаяли, пытаясь вырваться и напасть на Сергея и ещё несколько мужчин, стояли в ряд. Прежде чем влезть в кузов фургона, осуждённые, вместе с Сергеем, получили по телу дубинками, это, как бы приучало к повиновению властям. Все молча сносили эти унижения и боль, а что можно было сделать?

В фургон сели конвойные с автоматами и грузовик выехал за массивные ворота. Ехали долго и медленно. Фургон остановился в темноте, на перроне вокзала, видимо, в это время фонари с этой стороны перрона выключали. Потом арестованных вывели под дулами автоматов и провели в последний вагон, вернее, вагон стоял отцепленным. Этот вагон для перевозки осуждённых к месту назначения был оборудован специальными клетками, со скамьями с двух сторон, туда и провели Сергея и остальных мужчин.

– Курево дай, начальник! МОчи нет, из ушей дым валит! Можно и махорку, – сидя в клетке, попросил один из осуждённых мужчин.

Их было семь человек и заняли они две клетки. В вагоне было очень душно, влажный климат прибалтийского Калининграда был тяжёлым. Хотелось пить, в углу стоял бак с водой и алюминиевой кружкой.

– Сядь, Седой! Вот, воды могу дать, – сказал конвойный, набрав воду из бака и протягивая через решётку клетки.

– Знал, что зажмёшь, Петюня. Не жмись, дай курево, ты же знаешь, я ответ держать умею, – прижавшись лицом к решётке, тихо сказал Седой, протянув Петюне зажатую в руке купюру.

Петюня огляделся и быстро взяв деньги, сунул в руку Седого пачку сигарет.

– Водяры бы ещё… – закатив глаза, произнёс Седой, с наслаждением прикуривая сигарету.

– Размечтался! Может тебе и бабу в придачу Седой? Могём устроить за хороший куш, – ответил Петюня.

– Для бабы староват я Петюня, да и годы отсидки атрофировали у меня всё, ниже пояса. Но от ласковой бабёнки не отказался бы… – глубоко затягиваясь, ответил Седой.

– Разговорчики! Седой? Вечный наш пассажир… сколько на воле погулял? – спросил вошедший в вагон старший из конвойных.

– А мне что воля, что неволя, начальник, без разницы. Может на зоне я у себя дома? –  с пафосом ответил Седой.