– Слушай, – попытался прервать его я.

– Ты подожди, я всё сейчас скажу, а потом ты будешь сам решать, принимаешь ли ты всё как есть или будешь что-то предпринимать.

Я умолк, не делая новых попыток перебить его. Алекс это понял и продолжил.

– Дело здесь не в тебе и уж точно не во мне, ей просто нужен повод, чтобы шагнуть во что-то новое, авантюрное, как она сама говорит – взрослое.

Он спрыгнул со своего «пьедестала» и, подойдя ближе ко мне, уселся на самый краешек разложенного дивана, занимавшего добрую часть комнаты.

– Ты понимаешь, насколько это отвратительно, когда тебя используют словно половую тряпку, раз за разом окуная в налипшее тут и там дерьмо?

Он вновь поднялся, медленно двигаясь по комнате, словно медведь в зоопарке по своей клетке. – Весь этот год я был этой тряпкой. Саня то, Саня сё и Саня бежит, решает, спасает. А тут она решила, что ей пора взрослеть. И откуда в голову её рыжую это влетело, не пойму я никак. Да и бог бы с ним…

– А я никак не пойму, к чему всё это? – попробовал я подыграть ему.

– Переспать она с тобой хочет, – выстрелил он, застыв прямо передо мной. – Ей кажется, что тут же в её жизни всё сказочно изменится, перевернётся. Меня она отвергла, говорит, что мелкий я ещё, хоть и вымахал как конь.

Я ошарашенно уставился на товарища, не зная, что ему ответить.

– Не нужен ты ей друг, – закончил Алекс свой спич и как-то сразу осунулся. – И я не нужен.

– Ты знаешь, а пойдём и погуляем по округе, – решив сменить напряжённую обстановку, предложил я.

– Ночь на улице, мать не выпустит…

– Я сейчас пойду, ты меня проводишь и вернешься в комнату, а потом через окно выберешься и всё.

Я поднялся и отправился к выходу.

– До свидания, – еле слышно пробурчал я пустующей прихожей и, юркнув в подъезд, покинул столь вкусно и приветливо встретившую меня квартиру. Мне никто не ответил, трудящиеся поднимаются рано, а завтра рабочий день.

Ночь уже полностью вступила в свои права, захватив всё городское пространство в плотные сети. Мы молча брели по узкой улице, сдавленной с обеих сторон деревянными фасадами частных домов, слабо бликующих потемневшими стёклами окон, отражающими неяркий свет редких уличных фонарей.

– У тебя дома есть телефон? – поинтересовался я, устав от молчаливого променада с надутым амбалом, бредущим рядом.

– Что? – отозвался Алекс. – Телефон, конечно, есть.

– Почему конечно? Вот у нас на весь дом всего два аппарата. В четвёртой, там в двух комнатах завхоз шестой колонии с семьёй обитает, Серёга у него сын, в параллели с тобой учится, и в соседнем подъезде, на втором этаже, у Завадских. Михаил Дмитриевич в больнице УВД травматологом трудится, он в нашем доме единственный, у кого весь блок во владении, без подселения. Три комнаты! У них, я знаю, даже ванна в квартире есть.

– У нас тоже есть ванна, – как-то вяло отозвался Саня. – А телефоны в нашем доме есть в каждой квартире, мне об этом бабушка Маша говорила. Она только на вид такая отзывчивая, в своё время районный партийный комитет возглавляла, отсюда и тапки.

– Что за тапки? – не понял я.

– Выражение такое, мол, кому-то досталось, а кому-то не повезло.

– Ааа…, а я уже подумал, как у Оксанки дома, сафьяновые с шитьём и с загнутыми носами.

Алекс не ответил.

– Слушай, а чего вы такие здоровые с братом, – решил сменить тему я. – Вроде и бабушка, и мама, и отец ваши, все среднего роста, а Лёха, твой, хоть и младше тебя на год, а вымахал как бамбук китайский.

– Мы с Лёхой, наверное, в деда пошли. Я не видел его никогда, умер он, я ещё не родился. Ранен был на войне сильно, болел. Маша говорит, что высокий и крепкий был.