Теперь, в конце восьмидесятых годов, сюда мог прийти каждый и купить всё, что угодно, – лишь были бы деньги. «РаспределЯтели», как мысленно называл их Голубые Мечи, лишились былой власти, основанной на обладании дефицитом. Другие уже тёти маши и валентины сергеевны – не высокомерно, а услужливо и суетливо – обслуживали редких посетителей, радуясь каждому покупателю. На этот раз, приехав за покупками на машине с Лёхиным приятелем Игорем, Андрей выступил от души: набрал столько холстов и красок, сколько влезло в «Жигули». Подобно Пикассо, который в юности постоянно страдал от нехватки красок и позднее, когда стал состоятельным, буквально заваливал мастерскую горами тюбиков и банок, Голубые Мечи испытал почти физическое удовлетворение, когда, вернувшись к себе, заставил весь угол комнаты коробками с материалом.

В этот сезон он как никогда хорошо подготовился к лету, в наиболее плодотворные месяцы которого мог писать по холсту в день. В самом начале лета, продажи шли как нельзя хорошо, давая надежду на перемены к лучшему. Художники, выставлявшие свои картины на Стене, соорудили небольшой навес из полиэтиленовой пленки, чтобы капли послеполуденного дождя не попадали на картины. Царевич, Горбачёв и Цыган любили с утра позагорать у своего вернисажа и пообщаться с публикой, а после обеда, оставив картины на попечение продавцов, уходили работать в мастерские.

Изредка квартиру Синяка посещала Ольга. Ощущая её присутствие в соседней комнате, когда она приезжала в гости к своей подруге Ляльке с ночёвкой, Андрей все же не решался сделать первый шаг. Он вспоминал их первый поцелуй во время подземного «залаза» на Гончарах. Казалось, они были так близки… Но какая-то непреодолимая преграда встала в его душе на пути их дальнейшего сближения. Он чувствовал, что её отношения с прежним любимым человеком на телевидении носили сложный характер, и не хотел опережать события. Ольге нужно было некоторое время, чтобы разобраться в своих чувствах.

Он понимал, что ведёт себя глупо, но, когда она заглядывала в его мастерскую, продолжал работать, делая вид, что занят. На самом деле только и ждал, чтобы она вновь постучалась в дверь. В те редкие моменты, когда всё-таки это происходило, его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он бежал на кухню заваривать кофе. Курил с ней одну сигарету за другой, присев на краешке «траходрома» и тупо уставившись на развешенные по стенам холсты…

Утончённый романтический настрой, с которым Ольга рассматривала и комментировала его картины, помогал Андрею взглянуть на свои работы по-новому, другими глазами… Каждый раз после её ухода в мастерской становилось пусто и неуютно… Но он интуитивно чувствовал, что их уже соединяет какая-то невидимая нить. Не только физическое влечение, но глубокая духовная связь.

Алёна с Анжелой рисовали портреты у Стены, где они чувствовали поддержку своих друзей и защищенность от обид со стороны прохожих и конкурентов. Конкуренция на Арбате становилась все более жесткой и исходила она в основном не от художников, а от рэкетиров, торговцев прикладным искусством и перекупщиков, пытавшихся привнести на Арбат свои барыжные законы.

Несколько раз к Стене подходили крепкие ребята, судя по повадкам и говору не московские, и даже не из Подмосковья. Пытались выяснить, почём живопись, кто хозяин картин, кто «главный» на Стене. При этом, нервно жестикулируя и непрерывно сплёвывая на мостовую, они пытались объяснить художникам простую и трактуемую ими по-своему заповедь: что «нужно уметь делиться» с теми, кто менее наделён талантом, «не жидиться». Намекали на то, что картины – это «хрупкий товар», могут «поломаться», или, скажем, «порезаться».