Отойдя от огромного полотна как можно дальше – на самую середину ангара, Татьяна вновь осматривала весь холст целиком. Цветовые пятна внизу, на поле боя, были плотными, похожими на сгустки запёкшейся крови в клубах пыли… Серое небо пронизывали яркие светящиеся «стики» в руках ангелов, огненными шарами метавшихся над сражением…»

Зевакам, проходившим мимо Стены, не было слышно, о чём говорили рэкетиры с художниками, однако чувствовалось, что напряжение нарастает. Не вынимая правой руки из кармана чёрной просторной кожаной куртки, «старший» всё ближе прижимался к Горбачеву, что-то отрывисто говоря и брызгая слюной. Горби не отходил ни на шаг и, сверля «старшего» глазами, спокойно отвечал ему. Судя по всему, это вывело последнего из себя. Разговор достиг пика, и стоявший слева от «старшего» короткостриженый парень изо всей силы ударил Горбачева в правую челюсть невесть откуда взявшимся кастетом. Горби припал на правое колено. На камень мостовой хлынула кровь…

Цыган молниеносно ударил тяжёлой сталью молотка по руке «старшего». На брусчатку со звоном упал нож. Бандит отскочил назад, матерясь и зажимая сломанную руку, а Цыган уже набросился на ударившего Горбачёва парня и, схватив за рукав, нанес ему подряд несколько ударов по голове молотком, пока тот не упал. Остальные ребята Стены ринулись на бандитов и долго гнали их по Серебряному переулку до самого Калининского проспекта, распугивая прохожих.

Всё произошло так неожиданно и молниеносно, что когда они вернулись, то ужаснулись: около Стены стояла огромная толпа народу, а на брусчатке лежало тело раненого бандита с пробитой головой. Вокруг были лужи крови. Девчонки смачивали носовые платки в водке и зажимали окровавленную щёку Горбачева, в которой зияла целая дыра от удара кастетом.

Договорились, что Цыган до вечера должен исчезнуть с Арбата. На всякий случай. Пока всё прояснится.

Через некоторое время раненого бандита увезла неотложка. Он так ни разу в себя и не пришёл, но врач сказал, что пульс есть и вроде —жив!

На расспросы следователя в пятом отделении милиции, куда потом потащили всех для составления протокола, ребята и девчонки отвечали, что никто не видел, кто и как ударил этого бандита, и что он сам виноват: первый напал на Горбачева. Алёне с Анжелкой удалось сохранить кастет, который был приобщен к делу как вещдок. Нож бесследно исчез, но всеми свидетелями он был описан одинаково: c чёрно-белой пластиковой наборной ручкой, как зебра.

А тем временем тётя Глаша, ответственная за этот участок дворничиха, по распоряжению старшего сержанта Николаева принесла опилки и посыпала ими сгустки крови на мостовой. Через час Арбат, подобно реке, уже забыл о случившемся и разнёс прилипшие к подошвам прохожих опилки с впитанными в них каплями крови практически по всей Москве. По брусчатке Арбата, коврикам личных автомобилей и такси, резиновым покрытиям троллейбусов и автобусов, по ступеням эскалаторов и платформам метро – от Преображенской площади до Юго-Запада и от Щёлковской до Планерной…

Пятно. Рассказ Грибника.

Произошедшее ошеломило Вождя. Придя на Арбат вечером, он поверил в случившееся только тогда, когда увидел опухшее лицо Горбачёва, вернувшегося из травмопункта с наложенными швами. Голубые Мечи приехал из Звенигорода ещё позже – к девяти вечера.

Созвонившись с Цыганом, попросили его не приезжать пару дней: нужно было уточнить, каково состояние раненого бандита. Из клиники Склифософского ответили, что он по-прежнему в реанимации и его состояние «крайне тяжёлое».

Вечером собрались в комнате Синяка без девчонок, которых отправили на кухню готовить ужин. Посовещавшись, решили на следующий день выходить к Стене несмотря ни на что. Подтянуть дополнительные силы знакомых ребят с Арбата и расположить их на квартире у Синяка и в прилегающих переулках. Особо красноречивыми были Лёха, говоривший про знакомых «мастеров спорта по боксу», и Игорь, обещавший привезти друзей «на нескольких иномарках». Алёна, Ляля и Анжелка остались на ночь в мастерской Вождя, выражая свою солидарность с ребятами. Приготовив им поесть, они допоздна курили на кухне вместе с Синяком.