– Да. Вспомнила? – Выговаривая эти имена, княгиня словно выше становилась и моложе. Из глаз туманность задумчивая рассеялась, гордостью родовой блеснули очи. Ненадолго, правда. Что-то вспомнив, ссутулилась, и космы вдоль лица повисли. – Только в прошлом всё это. Петруша в остроге, а мы здесь… в ссылке. Лишены всего. Званий, привилегий, земель, движимого и недвижимого имущества.

И вздох как всхип… Неожиданный, пугающий.

– За что, бабушка?

– Да ни за что. Оговор то был, детка. Не мог Петруша такое сотворить… чтобы против самодержца в заговор вступить, – и вновь всхлип.

– Ох ты! – я даже рот руками зажала. Такое обвинение головы стоит. А папенька ещё жив, и мы живы. Повезло…

– Уповаю на мудрость государеву… Верю, что разберётся во всём и не даст безвинно оклеветанным сгинуть! – Это уже не всхлипывание, а начало истерики.

Эх, бабушка!

– А матушка где? – решила отвлечь от уже наезженной эмоциональной тропы. После истерики наступает отупение. Чему удивляться, что она дым в хибаре не заметила.

– Померла Лизонька… Тебе ещё годика не была, как она преставилась, – аккуратно вытерла нос и промокнула слёзы Глафира Александровна.

Всё бы ничего… и жесты изящные, и сопельки беззвучно подобрала – да вот только тряпица в пальчиках чумазых замызгана донельзя.

– Ба, а где мы до того жили и где сейчас обитаем?

– Почти три месяца мы где-то под Волаждой живём. Деревня называется Кали́новка. А раньше в поместье своём проживали в Смоля́нской губернии. Хорошее у нас поместье было, богатое. Поля, леса, пруды… Всего хватало. Льном торговали, шерстью… Зерно морем отправляли. Куда? Не помню, голубка… У меня в последнее время что-то с памятью совсем плохо стало. И голова часто болит.

– Это оттого, что ты много плачешь и думаешь о грустном, – ворчливо заметила я и чуть было не засмеялась, представив, как это со стороны смотрится – пятилетняя девчушка поучает бабку, как той жить надо. – У травницы надо попросить и попить сбор успокаивающий.

– Попрошу, ягодка моя сладкая, и попью обязательно, – послушно согласилась женщина.

И тут я задумалась: у нас есть продукты – пусть не так много, но свежие и качественные, травница меня лечила, и княгиня не стала отговариваться безденежьем, когда я посоветовала за снадобьем обратиться…

– Бабушка, а на какие средства мы живём?

– Так содержание нам как ссыльным положено. Серебряный зубр на меня и ползубра медью на тебя. Каждый месяц урядник привозит. Дня через три наведаться должен. Заодно проверит, не сбежали ли мы, не наведывался ли к нам кто чужой. Избу вот эту выделили, воз дров привезли, как заселили. Муки мешок. Староста сказал, у кого молоко брать, а у кого яйца. Живём…

Ага… судя по всему, голодная смерть нам не грозит. Хорошо. Но хватит старуху мучить расспросами. Отдохнуть надо и ей, и мне. Отдохнуть и подумать, как и зачем жить дальше. Задумавшись, я подняла глаза на потолок.

Да твою… Ой! Я же теперь княжна, да притом юная, значит, не пристало мне выражаться так, одёрнула саму себя и, предварительно немного посопев носом, захныкала.

– Что? – вскинулась опекунша. – Что, моя деточка? Болит где?

– Страшно мне, бабушка! – и ткнула пальцем в чёрные от копоти тенёта. – Ночью глаза открою, а они над головой летают. Днём взгляну – опять они надо мной кружат. Страшно. Ах, как страшно, бабушка!

– Так делать-то что? – растерялась Глафира.

– Может, смести их и в печке сжечь?

3. Глава 2

Вскоре я, завёрнутая в платок и шубу, сидела на улице на брёвнышке у сарая без возможности пошевелиться. И сил нет особо, и закутала бабка крепко. Пригревало солнце, сводя на нет последние сугробы, притаившиеся в тени. На изломанной годами и ветрами старой берёзе, что росла за плетнём, орали недавно прилетевшие грачи. На пригреве через серую жухлую прошлогоднюю траву пробивались бодрые ростки новой зелени.